Читать «Река Гераклита» онлайн - страница 208
Юрий Маркович Нагибин
И вот концерт в Мэдиссон-гарден, самом большом концертном помещении Нью-Йорка. Рахманинов с блеском завершает прелюдию ре минор. Овация зала. Рахманинов пытается встать и не может. Он отталкивается руками от сиденья табуретки — тщетно. Скрученный непереносимой болью позвоночник не дает ему распрямиться.
Аплодирующие люди наконец замечают странные движения маэстро. Они не понимают, что с ним происходит, переглядываются, пожимают плечами.
Последним усилием Рахманинов отжимает тело от табурета и почти падает на рояль.
— Занавес!.. Занавес!.. — разносится за кулисами.
Дают занавес. Аудитория взволнована, наконец-то поняли: с пианистом случилась беда. Ритмичные аплодисменты — это уже не просто приветствие, а выражение сочувствия, почитания, признания артистического подвига великого художника.
Рахманинова окружили люди, среди них Наталия Александровна, импресарио, домашний врач. Они помогли ему распрямиться.
— Ничего, ничего, — говорит Рахманинов. — Наташенька, успокойся. Все правильно. Я так хотел…
— Носилки! — потребовал врач.
— Погодите! — властно произнес Рахманинов. — Всем уйти со сцены. Я должен поблагодарить публику… И попрощаться.
В его голосе — была такая воля, что все невольно повиновались. Взвился занавес. Рахманинов шагнул к рампе и поклонился на три стороны.
Занавес успели опустить, прежде чем он рухнул на помост. Появились носилки. Рахманинова уложили на них и понесли. Он посмотрел на свои руки — большие, прекрасные, измученные бесконечными кровоизлияниями в кончиках пальцев, трещинками, заливаемыми коллодием, дивные руки, принесшие столько высокой радости людям, и прошептал:
— Милые мои руки… бедные мои руки, прощайте!..
В блиндаже на береговом скосе бойцы готовились к атаке. Готовились, как к празднику. Мылись ледяной водой из Волги, брились иступившимися бритвами, меняли нательные рубахи. А вот у Ивана и рубахи чистой нет. Он тоже вымылся и сейчас растирался полотенцем. Его сильный, несмотря на старость, торс тронут многочисленными шрамами. Ушастый консерваторский солдатик с уважением разглядывал эту клинопись.
— Крепко же вы тронутый человек, дядя Иван! Эту вот где заработали?
— Эту? Еще в первую мировую, когда в штыковую ходил. Немец меня зацепил.
— А эта?
— Бандитская пуля. В коллективизацию.
— А на ребрах?
— Беляки пряжками от ремней учили, когда я им в плен попал. А сюда заработал, когда бежал от них, — Иван хлопнул себя по заду.
— А тут вот? — показал ушастый на темную полосу от плеча до лопатки.
— От землячка своего, что хлебушек прятал, — хмуро объяснил Иван. — Ладно, надоел! — Он встряхнул свою грязную, пропитанную потом тельняшку.
— Дядя Иван, возьмите мою, — предложил ушастый, — у меня запасная есть.
— Узенький ты больно, не налезет.
— Держи, сын полка! — и лейтенант кинул Ивану голубую трикотажную рубашку.
— Спасибо, товарищ лейтенант, охота в атаку чистым пойти. Сколько мы этой минуты ждали!