Читать «Эй, вы, евреи, мацу купили?» онлайн - страница 3
Зиновий Коган
– Парень, ты почем? – спросил Хьюго Грин худого очкарика с пустым рюкзаком за плечами.
– Я сирота. Я после дембеля. Семен Андурский-Бреславский.
Надо же, двойная фамилия, а дешевле всех. Сема – сирота алии. То есть его родители, слава Богу, живы. Пока служил в танковых войсках, они улетели в Израиль. А Семе отказ – невзначай раскроет тайну: наши танки – азохен-вей.
– Сколько таких парней?
– Они здесь стоят за мацой.
– На одной маце за неделю ноги протянешь.
– А где взять кошер? – спросил Сема.
– Хочешь совет? – сказал сутулый дедушка. – Купи кур.
– Ну!
– Не «ну», а живых кур. И неси Мотлу.
– Мотл болен, – подсказали из толпы.
– Тогда к Шмуэлю в Малаховку.
– Малаховку?
– Можно в Одессу, но это еще дальше.
Станция Малаховка – ярмарка после пожара. Скучал таксист, мочилась лошадь на асфальт.
– В синагогу.
– Это где пекут какую-то хреновину? – уточнил таксист.
В ветхой избе сидел шойхет Шмуэль, седая борода в полгруди. Достал Шмуэль трехгранный нож, птахи Семы пикнуть не успели, как получили по розе на грудь. Смерть, оказывается, тоже дарит цветы…
– Сколько с меня за розы?
Шмуэль ополоснул водой руки, они прыгали по полотенцу, точно окровавленные зайцы по снегу.
– Вот недавно ездил я в Медведково на брис, – начал Шмуэль, – ну, зайт гезунд, как говорится. А квартира у него: стенка «Ольховка», ковер там, ковер здесь. Ну, короче, на прощанье мне и двум старичкам дал тридцатку.
Шмуэль насупил брови, представляя эту сцену.
– Да. Так я ему и говорю: «Вот вам десятка моя, сбегай за водкой, чтобы Лехаим сделали за твоего мальчика».
В кармане у Семы трешка.
– Много брать тоже нехорошо, – усмехнулся Шмуэль и отсчитал рубль мелочью.
Юг накачал Москву теплом. Песах, рабойсим, Песах! На закрытых дверях бейт-кнессета объявление: «Мацы нет. Осталось 100 кг для столовой на седер. МЕРО».
Закатилось солнце, и пришел на Горку народ. Студенты бросили в центр круга портфели, обнявшись за плечи, пели-танцевали:
А в другом кругу поют «Дайену», а там кричат Высоцкого. И почти все танцуют. Это пасхальный кадеш. Не всегда же делать урхац слезами.
– Идемте к Семе! – разнес ветер над Горкой.
Пляшут очки на носу Семы, взмах руки, счастливый вскрик.
Гурьбой пошли к Семену, потому что маца без седера, что скрипка без смычка, а седер без веселой компании тоже не седер. Ни одного не выкинешь.
– Даже если еврей последний гад?
– Даже если последний.
Гриша Розенштейн с васильковыми глазами, редкозубый взлохмаченный Илья Рубин, Боря Чернобыльский, Иосиф Бегун. Срывала голос крошечная Нудель – не дотянуться до Слепака. Он знаменит стал, когда сказал Моссовету: «Шелах – эт-ами!» Куда и зачем? Запоздалые вопросы. Евреи в дороге.
Семен жил у станции метро «Пролетарская» в коммуналке: ситцевая ширма, железная кровать, а под кроватью пейсеховка. Там и тут айсберги самиздата: «Архипелаг ГУЛАГ», стихи Бродского, «Евреи в СССР», Маймонид… Стены увешаны портретами Сахарова, Солженицына, но в центре портрет деда.
Зарубежных раввинов предупреждали: в СССР никогда, нигде, никуда, ни о чем. Но они пришли-таки на седер. Смелые ребята. На табуретки положили доски и раввинов усадили за стол.
