Читать «Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта» онлайн - страница 316
Игорь Талалаевский
Прости, Нинка, что я чуть не в каждом письме горько жалуюсь Тебе на свою усталость: но это то чувство, которое сейчас проникает все мои мысли, все мои поступки, все мои хотения.
Упасть, и утонуть, и умереть во мраке… Или хотя бы спокойно уснуть, без мысли, что столько-то стихов недоперевёдено, что столько-то корректур не досмотрено…
Голова мутная, душа пустая, и даже почерк не повинуется, как бывало…
Вчера опять не было от Тебя письма… Это не упрек, а тихая просьба: пиши мне часто. Я очень отдыхаю, получая Твои письма. И все же, против Твоей воли, есть в них дыхание Тебе чуждой, мне дорогой Италии…
Нина — Брюсову. 3/6 апреля 1908. Неаполь.
…Долго мне нужно было ходить по улицам и сидеть у моря, чтобы хотя несколько рассеялся в душе холод и темный страх. Ужасно боюсь с тобой встретиться… Уеду летом надолго куда-нибудь с мальчиком. Может быть, в первый раз сегодня оценила его непритязател ную тихую нежность и эти дни с ним, безрадостные, но легкие, как утренний сон. Даже солнце неаполитанского дня вдруг показалось мне ласковым и милым, как представлю я себе Москву с ее неизбежной болью, распятьями и пытками. Я очень печалюсь о тебе для тебя. Вот ты усталый, замученный, тебе нужен отдых. Думаю о тебе с горькой нежностью. Но… Я знаю еще, как трудно, как горько и безутешно быть с тобой таким. От тебя мне нужно, быть может, надолго, надолго уйти. А уйти мне некуда. Остается только один способ — уходить хотя во внешнем, когда я становлюсь тебе не нужной. После Италии думаю, что я это могу. Вообще я много, много могу… Что ж — поезжай отдыхать с твоей женой куда-нибудь далеко. Обо мне не думай. Я еще не знаю, где предел моего могу и когда душа омертвеет совсем. Да это и не важно. Делай все для себя, как будто меня нет. Я многое узнала за этот месяц и о тебе, и о себе. Кажется, не осталось ни одного нерешенного темного вопроса. С судьбой стою лицом к лицу. Только это очень, очень страшно. Я второй уже день в Неаполе. Здесь мне почти нравится. Какая-то необыкновенная свобода во всей внешней жизни. И солнце нежное, мягкое, совсем не мучительное пока, и много красивых милых лиц. В Риме совсем хорошо. На обратном пути заедем непременно. Меньше всего мне были приятны Венеция и Флоренция. Быть там еще не хотела бы никогда. Начинаю понемногу привыкать к шуму, а здесь беспокойно ужасно. Чувствую себя физически несколько лучше. Достала лекарство от сердца, и припадки бывают реже. Через два дня здесь Пасха — это очень заметно на улицах. Но на первых днях ее мы, вероятно, будем на Капри. Может быть, там несколько тише. Мальчик очень тоскует, что поездка подходит к концу. Совсем не понимаю я его любви. Кто я для него? Как я живу в его очень извращенной душе — совсем не знаю. Но цепляется он за меня по-детски, упорно, настойчиво. Странные все мы. И я уже не могу его выбросить из жизни, хотя часто чувствую, что не нужен он мне по существу ни на что. Вообще эта глава моей жизни, где появляется он, для меня еще туманна и неясна. Ну что ж — пусть живет. Он мне хотя бы не доставляет никаких мучений, а таких людей около меня не много. Как говорят об этом в Москве и Петербурге, — я думаю, тебе все равно так же, как мне. Ты знаешь (ведь знаешь же?) правду, а больше не нужно ничего. Не сердись на меня, мой дорогой зверь. Я боюсь тебя очень, но люблю бесконечно. Даже слишком много для того, чтобы владеть тобой всецело (о, конечно, только в любви!). Тебе нужны неуверенность, пытки подозрения, зыбкость, — иначе ты перестаешь ценить. Ведь я уже знаю, — самый нежный ты бываешь, когда думаешь, что я хочу уйти к кому-то. Но советов «Сережи старшего» так и не умею принять. Все равно! Себя не обманешь! Прости, милый! Не замучивайся хотя по возможности. Не забывай меня совсем…