Читать «Другая судьба» онлайн - страница 220

Он позвал собаку, которую обожал, – наверно, это существо он любил больше всех в этом мире, – велел своим людям держать ее, силой открыл ей пасть и раздавил ампулу с синильной кислотой между ее зубами.

Блонди тотчас рухнула замертво.

Волк, ее щенок, подошел и обнюхал мать, не понимая, почему она не шевелится. От тела исходил сильный запах миндаля, характерный для этого яда. Маленький Волк испуганно попятился и убежал, жалобно скуля.

Гитлер смотрел на все это, ни слова не говоря, потом ушел и закрылся в своем кабинете, чтобы никто не видел его слез.

Он решил дать себе еще этот день. В конце концов, может быть, Красная армия отступит? Может быть…

Его адъютанты пришли обсудить с ним положение дел: разгром был такой, что сказать Гитлеру было нечего.

Он лег, прошептав Еве Браун:

– Я дал нам с тобой еще один день, чтобы пробыть твоим мужем хотя бы двадцать четыре часа.

Ева Браун, всегда такая веселая, разрыдалась, и Гитлер поймал себя на том, что тоже плачет.

Назавтра ему сообщили по телефону, что советские солдаты могут дойти до садов рейхсканцелярии с минуты на минуту.

Гитлер надел форму, Ева – голубое свадебное платье, и он объявил, что они покончат с собой сегодня.

Он все-таки пожелал пообедать в час дня, как обычно, потому что был голоден. Когда подали салат, он вспомнил о Георге Эльзере, своем убийце, своем двойнике, среднем немце, заключенном в лагерь; он позвонил и приказал его казнить. Сделав это, он с аппетитом поел.

За десертом ему помешала Магда Геббельс: в сильном волнении она умоляла фюрера пощадить ее детей и уговорить мужа передумать.

– Фрау Геббельс, давши слово, держись.

Он отстранил ее с дороги и ушел в свой кабинет. Ева Браун последовала за ним.

Остальные ждали за дверью. Геббельс, Борман, Аксман, личный слуга и другие обитатели бункера прислушивались. Ничего. Гул дизеля перекрывал все звуки, слышался только радостный визг детей Геббельса, которые, не ведая того, ели свой последний в жизни обед вместе с секретаршами.

Через десять минут слуга решился открыть дверь.

Ева Браун лежала на левом боку, от ее тела исходил ужасающий запах синильной кислоты.

Бездыханное, окровавленное тело Гитлера находилось рядом, пистолет валялся у его ног.

Было пятнадцать часов двадцать девять минут.

* * *

«Мой дорогой Адольф Г.,

я была счастлива вновь увидеть вас наконец в это воскресенье, тебя и Софи, после ваших парижских испытаний. По тому, какую нежность выказывает тебе Софи, я вижу, что она вышла из этого испытания окрепшей духом и, может быть, будет теперь судить о человеке, которому откроет свое сердце, по моральным качествам, а не по внешности. Во всяком случае, на это надеется твоя старая сестра Люси. Что до Рембрандта и Сары, пусть продолжают думать, что разрыв и предательство Генриха касаются только тебя. Правда подождет своего часа; тебе не оставили выбора, ты наткнулся на истину неожиданно, как на фонарный столб, к ним же она придет с опозданием, летним вечером, в атмосфере доверия, как подарок разделенного момента.

Мы так радовались встрече, что не успели поговорить о Генрихе.

Для меня Каин, Иуда и твой Генрих – не предатели. Они прежде всего чудовища, а предательство – всего лишь грань, одна из многих, их врожденного уродства.

Что такое чудовище? Человек, который творит зло многократно.

Сознает ли он, что творит зло? Нет, чаще всего нет. Иногда да, но это осознание его не меняет. Ибо чудовище оправдывается в своих глазах, говоря себе, что никогда не желало зла. Это лишь злополучная случайность.

В то время как столько зла творится на этой планете, никто не стремится к злу. Никто не творит его умышленно, даже самый коварный обманщик, самый жестокий убийца или самый кровавый диктатор. Каждый думает, что действует во благо, во всяком случае на благо себе, а если это благо оборачивается злом для других, если оно влечет боль, горе и разорение, то это естественный ход вещей, он этого не хотел. У всех негодяев чистые руки. Как монахиня, я столько раз посещала тюрьмы Пруссии, что могу уверенно заявить: негодяй спокойно смотрится в зеркало, он любит себя, любуется собой, оправдывает себя во всем; он мнит – пока не потерпит неудачу, – что преодолевает трудности, перед которыми пасуют другие; он почти готов считать себя героем.

Таков Генрих. Он берет в расчет лишь свой интерес и свое удовольствие – это он называет своим благом, – и ничто, кроме неудачи, его не остановит. Он натворит много зла и напишет много прекрасных картин.

Но Генрих – заурядный злодей. Иные много хуже.

Мне кажется, на этой земле живет два вида чудовищ: те, что думают только о себе, и те, что думают только о других. Иначе говоря, негодяи-эгоисты и негодяи-альтруисты. Генрих относится к первой категории, ибо свое удовольствие и успех он ставит превыше всего. Однако, сколь бы вредоносен он ни был, ему далеко до злодея второй категории.

Негодяи-альтруисты творят куда больше зла, ибо ничто их не остановит – ни удовольствие, ни насыщение, ни деньги, ни слава. Почему? Потому что негодяи-альтруисты не думают о себе, они выходят за рамки личного злодейства и достигают больших карьерных высот на публичном поприще. Муссолини, Франко, Сталин чувствуют себя облеченными миссией, они действуют – в своих глазах – лишь для общего блага, они убеждены, что хорошо поступают, упраздняя свободы, бросая в тюрьмы своих противников и даже расстреливая их. Они не видят чужой доли. Они вытирают окровавленные руки лоскутом своего идеала, устремив взгляд к горизонту будущего, они не способны разглядеть людей по отдельности, они обещают своим подданным лучшие времена, заставляя их жить в худшие. И ничто, ничто и никогда, не встанет на их пути. Ибо они заведомо правы. Они знают. Не их идеи убивают, но их отношения со своими идеями: уверенность.

Уверенный человек – это человек вооруженный. Уверенный человек, которому перечат, становится убийцей. Он убивает сомнение. Его убежденность дает ему силу отрицать без споров и сожалений. Он мыслит из огнемета. Утверждает из пушки.

Так что самая злостная пагуба не имеет никакого отношения к уму или глупости. Идиот, который сомневается, не так опасен, как дурак, который знает. Ошибаются все, как гении, так и люди недалекого ума, и опасна не ошибка, но фанатизм того, кто думает, что не ошибается. Негодяи-альтруисты, вооруженные доктриной, системой объяснений или верой в себя, могут очень далеко завести человечество в своей одержимости чистотой. Кто хочет сотворить ангела, сотворит зверя. Я боюсь, Адольф, я боюсь, ибо это не кончено, я боюсь того, что они могут натворить сегодня с помощью новых вооружений и технологий. Я боюсь глобальных, необратимых катастроф, кровавой бойни, руин…

Ты не веришь в Бога, мой дорогой Адольф? А вот я не верю в дьявола! Потому что я не могу вообразить себе дьявола, желающего зла ради зла. Злого умысла в чистом виде не существует. Каждый убежден, что творит добро. Дьявол всегда мнит себя ангелом. Потому-то я и боюсь. Быть может, найдется однажды бедолага, неудовлетворенный жизнью до безумия, бедолага, который захочет сделать так же хорошо, как Бог, даже лучше, пламенный реформатор, дьявол из вызова Богу, дьявол из ревности к Богу, самонадеянный дьявол, цирковой мим, клоун.

Не понимаю, что это я так разошлась. Как говорила моя матушка, воображение у меня буйное, как кипящее молоко, и меня часто заносит в миры, которые вряд ли существуют. Может, еще и поэтому я верю в Бога. Пламень моего воображения…

С нетерпением ожидающая встречи в следующее воскресенье, твоя любящая и преданная

Сестра Люси.