Читать «Железная кость» онлайн - страница 112

И Саша купил, оплатил работу типового транспортера, подающего живых людей на волю, — он думал: только поднеси к рассудку брата эту спичку: можно выйти и жить невозбранно, как брат сразу ринется, подхваченный естественной, нерассуждающей тягой к свободе, неумолимой надзаконной потребностью, глубже которой и сильнее нет в человеке ничего, — а брат не сдвинулся, брат сам не захотел. Машина пришла в место встречи пустой, как будто после переплавки в топке крематория от брата в самом деле не осталось ничего, и Саша полетел в Бакал всех уничтожить, взявших деньги его и сорвавших доставку: «Где мой человек?!», и, влетев невидимкой в зону, уперся в редчайшее в мире явление — окаменевшего по собственному выбору, не ломанувшегося к воздуху живому человека.

— Почему не пошел, почему?! Живи, пока не прожевали! Жизнь забирай свою обратно, идиот!

— А я могу? Обратно жизнь свою забрать — имею право? — Все у него, Валерки, было прежнее: могутовской ковки хребет, могутовской отливки руки, плечи, челюсти, только из глаз как будто что-то вырвано — не потому что били и согнули: физически мог выносить он огонь, а потому что сам он что-то про себя решил, Валерка, в эти первые три года, и это было заполярной мерзлотой — Валеркою решенное.

— Это ты что? Это ты в смысле — на свободу с чистой совестью? — затопила его неспособность понять: не то чтобы совсем не верил Саша в «душу», в силу раскаяния, «нравственных страданий», в то, что слабое, жадное существо — человек может сам захотеть искупить совершенное непоправимое подвигом, как вот эти мифические уходившие в скит душегубы-разбойники. Только что это все — свечка совести — по сравнению с данной человеку возможностью прямо сейчас сдвинуть с мертвого места свою замертвевшую жизнь, никогда и ни в ком не могущую быть повторенной, прожитой не «сейчас», а когда-то «потом»?

— А как еще? Ты крови-то не пробовал. Я убил — раз вот-вот двинул и все, он лежит. Весь лежит, насовсем. Был живой человек. У него тоже мать, у него тоже сын. Мать его на суде мне в глаза. И жена. Ладно вот бы хотели загрызть, «будь ты проклят», тосе, а они уже просто не видят. Как им всем без него? Ну а мне, значит, можно, живи? Выходи, мол, Валерка. К Натахе, к Валерке. Завтра робу надену и к домне. Снова в силу войду: вот он я тут хозяин. Буду жрать, буду с батей опять на рыбалку, буду дом себе строить, все брать, что дано человеку, пока он живой. Жизнь за жизнь — если так-то, если брать по всей строгости правды, а не вот по закону.

— То есть так, значит, да? Только смотри: это сейчас ты выходить не хочешь, жить не хочешь, а потом ты захочешь, Валерка, ох, как ты захочешь… и потом будет поздно! Мне сейчас только пальцем одним шевельнуть — и тебя здесь не будет, вообще тебя больше не будет нигде, вот Валерки-мокрушника. Будет просто Валерка — у Натахи, у сына, у матери. Я сейчас это сделать могу. На каталке тебя из мертвецкой на волю. А потом — я не знаю. Ведь это же не рейсовый автобус. Да и дело не в том, что автобус ходить перестанет, — тупо на остановку никто не придет. Ты не сможешь прийти, пассажир! Тут тебя доконают, не физически, нет, не побоями там и болезнями — просто к этой жизни привыкнешь, в ограде, а на воле совсем жить разучишься. Так отстанешь от жизни, что когда наконец-то отпустят на волю — ты обратно запросишься. Ты свою эту жизнь, что дается один только раз, можешь или сейчас прожить, или уж никогда!