Читать «Иголка любви» онлайн - страница 14

Так вот, под самый Новый год Витя пригнал очередную пару девушек: Валю и Лику. Или Лику и Валю. И вот они все развеселились, расшумелись. Валя была ничего, и Лика тоже ничего, и он великодушно дурачился с ними, а они поджимали ноги, когда он бегал, и жеманничали и заигрывали с ним, а он играл на гитаре и бегал, балдел. Они были голодные, и он взял накормил их уткой, которую приготовила ему Ира. И подумал: черт с ней, пусть привыкает. И удивился — собственно, ведь она не знает о нем ничего. И так удивился вдруг, что встал столбом посреди комнаты, запыхавшийся, румяный и взъерошенный, встал столбом посреди комнаты и задумался. Как это он так сумел — за пять лет жизни с человеком ничего о себе ему не открыть. (На самом деле она все знала, но не хотела вмешиваться, боялась разрыва.) Он с недоумением смотрел на Лику (или Валю), которая смеялась и невинно обкусывала уткину косточку молодыми зубами и смотрела на него — ждала, сейчас что-то смешное сделает. И Витька вздыхал украдкой и понемножку отпивал из рюмочки и отводил синие глаза ябеды. И Марек запечалился, стал звонить. Девочки тут же всполошились, понимающе засобирались, но он решительно крикнул им: «Нет, мы все станем дружить!» И посмотрел на Витьку. Витька едва заметно кивнул, даже не кивнул, а прикрыл глаза и сам набрал Ирин номер.

Ира пришла, и ее холеное лицо отразило смятение. Ира была из другой жизни, и вот он захотел их слить — все свои жизни, и Ира беспокойно и дико озиралась в этой, тыкалась из угла в угол, и лицо у нее было несчастное. Ира не пила, а если б умела, с удовольствием бы горько надралась и стала бы тоже шуметь, играть на гитаре, раздувая усы, и кричать про дружбу и любовь. Но она не умела. Она села, сложила свои лепные руки на коленях и печально смотрела на девушек. А они смотрели на нее с почтением, потому что она была красивая и взрослая, но раз Марек им ничего не говорил, то они не уходили, хотя вели себя тихо. И Марек все играл на гитаре и очень смешно пел, а Ира наконец стала делать, что умела в данной ситуации: убирала все, пристраивала на места, складывала. И тогда последний тормоз, который был по отношению к Ире, сорвался, и он понял, что все, это разрыв. Не мог он простить ей такого вот самоуничижения. Не имела она права посягать на него, не быть самой, а лишь его тенью. Она была рождена, чтоб быть самой, а не хотела. Хотела быть тенью.

И он ее выгнал. С криком. И ногами топал.

А потом пошел к оставшимся девушкам и уснул у них на коленях. Коленей было много, и он выспался. Но когда он проснулся, оказалось, что еще ночь не кончилась, а, наоборот, только-только началась и спал он минуты какие-то, а не часы. Он удивился, но обрадовался, что еще есть и вино, и время есть и он выспится перед работой, — значит, можно продолжить. Он удивился, когда узнал, что приходила Ира, и не поверил, что топал ногами, он рвался ей позвонить и узнать, правда это или нет, от него спрятали телефон, и он обиделся (перестал с ними разговаривать). Но они так ласково убеждали его не сердиться, что он сразу же согласился и уже собрался снова поиграть на гитаре, как вдруг почувствовал, что снова устал. Это была та самая усталость, от которой он бегал уже много лет, и вдруг она сейчас неожиданно навалилась на него, и он посмотрел на них всех, на этих людей, темным и печальным взглядом, а они все смотрели на него внимательно, потому что он, оказывается, давно уже рассказывал им что-то безумно интересное, но сам он никак не мог подключиться к разговору. Он с испугом заметил, что все эти люди его не видят. И ему покорно пришлось ждать, пока закончится рассказ и последний взрыв смеха уляжется, и он сделал к ним шаг ко всем, но их лица уже замкнулись. Тогда он сказал им тихо и печально: «Идите все по домам. У кого есть. А я лягу спать. Мне завтра на работу. Я и так уже лишних двадцать минут не сплю». И вот только они все ушли и он остался один в разгромленной квартире (им же самим) и испытал нечто вроде легкого беспокойства от такого, еще звенящего голосами, одиночества, тут он вспомнил…