Читать «Булгаков. Воланд вчера, сегодня, завтра» онлайн - страница 8

Можно ли сказать, что Пастернак был мастером, например, в "Сестре моей – жизни"? Да боже упаси! Он вступил на территорию, на которую до него не вступали, он попытался писать исторический эпос через личный быт, через личную влюбленность и сделать все это на юношеском жаргоне 1917 года. И, конечно, там масса не то что провалов в смысле мастерства, а возмутительных несоответствий, смешных совершенно. Если, как делал это, скажем, Георгий Адамович, если попытаться переписать стихи Пастернака прозой, мы получим такой невыносимый бредовый набор, что уж какое там мастерство. Ничего подобного! Мастерство вообще враждебно искусству, потому что мастерство оформляет его. Однако для Сталина это главный критерий: а профессионал ли он? Он спрашивает Пастернака в знаменитом, известном всей Москве разговоре о судьбе Мандельштама: «Но он мастер? Мастер?» На что Пастернак дает единственно возможный ответ: «Дело совсем не в этом. Нельзя сажать ни за плохие, ни за хорошие стихи». Это совершенно верно. Но Сталина интересует не это. Сталина интересует ремесленная ценность объекта. И чтобы доказать Сталину, что художника надо беречь, Булгаков переименовывает своего Художника в Мастера.

Тут возникают самые бредовые аналогии, об этой книге написано больше ерунды, чем о любом другом русском романе. Есть подробная, аргументированная, внятная работа, где доказывается, что «М», вышитое на шапочке Мастера, это Максим Горький и судьба Горького очень хорошо накладывается на судьбу Мастера. Есть версия, что Мастер – это Мандельштам. Есть версия, что Мастер – это Булгаков. Все эти версии совершенно не верны. Мастер – это образ художника, нарисованный так, чтобы Сталину он был понятен и приятен. Это художник, доведенный до правильного состояния.

Человек, находящийся в психушке, сломавшийся, не переносящий никаких звуков, ни громких, ни тихих: "Больше всего я ненавижу человеческий крик: будь то крик горя, радости или какой-либо иной крик". Это человек, который, в сущности, растоптан и ждет только благодетельного снисхождения. При этом он мастер, конечно, он крепкий профессионал. Профессионализм не пропьешь – это последнее, что остается. Мастер – это тот автопортрет художника, который Сталину желательно было видеть, и послание романа совершенно очевидно: мы понимаем, что ты – зло, и сам ты не можешь не понимать, что ты – зло; ты пришел как суд, который мы заслужили.

Идея заслуженного суда тоже чрезвычайно популярна у мастеров Серебряного века. Все каялись до всякого наказания: "Все мы бражники здесь, блудницы, // Как невесело нынче нам… //А та, что сейчас танцует,// непременно будет в аду». Все пришло от Серебряного века. Конечно, ты – тот чародей, которого мы вызвали, ученик чародея вызвал на свою голову, мы тебя заслужили, ты обязан делать то, что ты делаешь, твое место на земле онтологично, твое место на земле общеизвестно. Но, пожалуйста, при этом береги Художника и все будет хорошо. Как ни ужасно, но послание романа вполне сводится к этому.