Читать «Третья истина» онлайн - страница 381

Саша растерялась. Это, судя по манере держаться, какой-то ответственный деятель, и сюда пришел не из-за пустяков. Возражать? Не соглашаться? Сейчас, действительно такое тяжелое положение… Может, срочно надо что-то мелкое перебрать или почистить? Детали какие-нибудь?

— Может, я могу сама вам помочь? Вы бы могли мне объяснить, что нужно делать, товарищ?

Но непреклонный латыш объяснил, что женщина у них уже есть — это товарищ заведующая, нужен еще ребенок, а она, Саша, слишком большая. И все быстренько решилось — Семиков и Пустыгин изъявили полную готовность идти на дело, которым они будут гордиться, и которое Саше чем-то смутно не нравилось.

Опасения ее оправдались: «дело» оказалось обысками. Об этом Семиков и Пустыгин поведали ей на следующий день, когда она их разыскала в новом доме. Поведали по-разному: Волька был воодушевлен и взахлеб рассказывал, как лазил под кроватями и в какие-то отдушники, как выволок из какого-то закутка «вот та-а-акущую» банку пшена:

— Товарищ Клава — так, оказывается, звали их волоокую заведующую, — говорит: «Вот отчего все с голодухи помирают, всё буржуи, проклятые, попрятали!».

— Вы, вообще, что искали там? — Саша слышала, конечно, об обысках, об этом все говорили, но никогда особо о них не задумывалась. Они были где-то там, в стороне от их школьной жизни.

— Золото, ружья, цены всякие…

— Ценности?

— Ага, их.

— Нашли?

— А как же! Пшено, ну, что я нашел! Это ж ценность, да, Саня? Товарищ Айварс сказал: «Так держать, юный коммунар!»— было видно, что Семиков упоен собой до чрезвычайности.

А «добрый кот» Пустыгин был растерян и повторял:

— Тетенька плакала… Им теперь есть нечего будет… она про запас просто. И когда письма рвали, плакала…

— Какие письма? — упавшим голосом спросила Саша.

— Белогвардейские, — бодро объяснил Семиков.

— А тетенька плакала и не давала, — на той же растерянной ноте прогудел Пустыгин, — она как закричит: «он еще в пятнадцатом погиб!» А он тогда какого цвета был, белый, или красный, а, Саня?

— Никакого, я думаю. Это, видимо, просто с войны были письма от офицера какого-то. Память о нем, зачем же понадобилось рвать?

— А то, как понять, чтó товарищ Айварс проверил, что нет, — с готовностью ответил Семиков, — товарищ Клава задание дала: что он посмотрел, — рвите.

— А она как заплачет! Ее жалко стало, — шепотом признался Пустыгин.

— Ничего не жалко — она ж крокодил, ты ж слышал, Толька!

— Почему крокодил? Как это — крокодил? — совсем перестала понимать Саша.

— Товарищ Айварс ей как скажет: «Прекратить крокодиловские слезы!» Она вся затряслась и замолчала!

У Саши в мыслях образовалась такая круговерть, такая сумятица, что она только в замешательстве переводила глаза с Пустыгина на Семикова и обратно. Объяснить им, что это ненужная бесчеловечная жестокость? Но они-то при чем? И вправе ли она породить в них протест? Ведь на самом деле, — уговаривала себя Саша, — надо бороться с врагами всеми доступными средствами, и таким образом тоже: изымать все опасное, все запрещенное. Это по-своему должно помочь одолеть катящиеся на Петроград белые орды. Значит — нужно, правильно и справедливо. Неожиданно, на чашу ее сомнений подбросил свой камень Пустыгин: