Читать «Невозможность путешествий» онлайн - страница 184

Во-первых, такова центростремительная сила контекста, когда фразу, подобно куску дерна, нужно вытаскивать из текста со всеми слоями, корнями, перегноем и окружающей действительностью.

Во-вторых, ты же сам параллельно думаешь, и система зеркал, возникающая между тобой, автором и текстом не такая прямая, как обычно; она, что ли, более подвижна и менее параллельна.

Читая, ты вспоминаешь свой опыт, увеличивая объем и акустику битовских фраз за счет наполнения собственными переживаниями; поэтому, прочувствовав очередной приступ «здесь-бытия», возвращаешься к первоисточнику и уже не находишь той глубины, что тебе только что привиделась, но лишь бледную тень бледной тени.

Значит, искусство Битова еще и в том, что тебя самого зарядить, подключив с помощью написанного к автономным источникам питания; а это уже, безусловно (без каких бы то ни было скидок) высочайший уровень.

Примерно так же устроены тексты лекций Мамардашвили, которые, если взять их под микроскоп, начинают расползаться старой дерюгой; примерно так устроены книги Фуко, чей кружевной синтаксис сублимирует не столько фигуры речи, сколько фигуры интуиции и отнюдь не интуитивного, но на точном знании основанного, мышления.

«Но я же очерк пишу! Не стихи, не рассказы. О-черк. Путевые заметки. Заметки чужого человека. Заметки неармянина. О-черк, понимаешь?»

«Уроки Армении» — самый цельный битовский текст («монтаж не потребовался»), так как обычно писатель конструирует свои прозаические массивы (тут можно взять любое его «единое» образование, от «Пушкинского дома» до «Улетающего Монахова» или «Оглашенных») из более мелких, дробных, порой в пару страничек, записей, стыкуя их между собой, подчас едва ли не произвольно.

Вот и «Выбор натуры», вторая часть кавказских дневников, посвященная Грузии, состоит из такой жанровой и дискурсивной чехарды, нанизываемой на круги расходящихся ассоциаций более десятка лет.

«Уроки Армении» (десять дней в Ереване и около двух лет расшифровок, выпрямления записей) выданы единым смысловым и стилистическим куском, тогда как грузинские впечатления намеренно проложены личностными заметками, не имеющими к Тбилиси и его окрестностям никакого отношения. Уже в первом таком отступлении молодой писатель ведет дочку в ленинградский зоопарк, где они видят последнего медведя; в самом объемном отступлении Битов описывает пьянку с печником, соседом по дачному поселку (очевиднейший прообраз «Человека в пейзаже»), в самом последнем — ударном, он рассказывает о смерти отца и о жизни матери (что всегда встречает небритого и вечно грустного сына куриным бульончиком) в доме стиля модерн….

Если сложить все эти негрузинские впечатления, вставленные внутрь «Грузинского альбома», где самое интересное — портреты Резо Габриадзе, Отара Иоселиани и Эрлом Ахвледиани (в армянских заметках все герои, от Сарьяна до Гранта Матевосяна, личных имен лишены, обозначенные как «старик» или «друг»), получится, что «ленинградского» здесь больше, чем «кавказского».