Читать «Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции)» онлайн - страница 13

30

Это понятно: есть ли что ненавистнее, чем вера, которую проповедуют без жертвы, патриотизм вдали от опасности, интерес без риска и работы? Но они оказываются именно в таком положении, попадая в мир, где уже по определению нет и речи о труде и об усилии. Там они могут называться лишь так: «клерикализм», «шовинизм», «эгоизм». Осторожность? Недоброжелательство? Нет — очевидные истины для того, кто смотрит оттуда. Человек волен не вступать в этот новый град. Но если уж он находится внутри, то он не властен рассуждать иначе как «философ» и как «гражданин».

Вы видите, что философия на верном пути, когда она утверждает право разума: здесь нет ничего утопического, буквально всем достаточно только разума. Потому что цель смещена: успехом отныне пользуются ясные, доступные идеи, легко претворяемые в слова, а не плодотворные идеи, претворяемые в жизнь и оправдывающие себя; или, вернее, критерием правды и справедливости является уже не опыт, но дискуссия, высказанное мнение.

Так целый ряд мотивов, выходящих за пределы ясной идеи и служащих реальному делу, в этом мире оказываются ненужными, поскольку там отсутствует деятельность, мешающими, поскольку так много надо сказать, наконец, смешными и отвратительными, карикатурами на самих себя. И что дальше? Их оставляют за порогом, что же тут дурного? Может быть, это отступничество, предательство, безрассудство? Великий Боже, конечно, нет; это всего лишь игра. Если человек развлекается тем, что каждый вечер на несколько часов становится философом и рассуждает, это еще не означает непочтительности к Богу, королю или небрежения к собственным делам и заботам. Так, человек, входящий

31

в салон, не швыряет свою шляпу, но заботливо кладет ее в передней, чтобы уходя забрать ее. Что с того, что этот посвященный — священник, военный или финансист? Раз в неделю у него будет день или час, когда он забудет соответственно о своей пастве, солдатах, делах, чтобы поиграть в философа и гражданина; а затем он волен вернуться в свое реальное существование, чтобы вновь приступить к своим обязанностям и обратиться к своим интересам.

Но как бы это ни было просто и естественно, такие занятия не проходят бесследно; ведь игра продолжается, и многие в нее играют лучше: по возрасту — молодежь, по положению — законники, писатели или ораторы, по убеждениям — скептики, по темпераменту — тщеславные, по культуре — поверхностные люди. Такие люди входят во вкус игры, находят в ней выгоду, так как перед ними открывается перспектива такой карьеры, какую низший мир им не предоставляет и в которой их недостатки становятся их сильными сторонами. Напротив, искренние и правдивые умы, склонные к прочному, надежному, к действительному результату более, чем к общественному мнению, чувствуют там себя чужими и мало-помалу отдаляются от мира, где им нечего делать. Так сами собой исключаются непокорные, то есть люди дела, в пользу более пригодных — людей слова; это механический отбор, такой же неизбежный, как и отсеивание тяжелых предметов от легких на вибрационной решетке; здесь и не нужно руководителя, который бы указывал, не нужно догмы, которая бы исключала; достаточно силы вещей. Более легкие сами собой окажутся вверху, а более тяжелые, приземленные опустятся. Выбор тут ни при чем.