Читать «Том 4. Стихотворения» онлайн - страница 181

Константин Дмитриевич Бальмонт

21 октября

Топор

Светлый, меткий, и тяжелый, Заходил топор сам-друг. Щепки носятся как пчелы, Сосчитать их недосуг. Много зим, и много весен, Был схоронен мой топор. И стволы дубов и сосен Расширяли свой убор. Не в могиле был он, сильный, А в запрете, в тишине. Так, в углу, валялся, пыльный, И косился он ко мне. Но запреты – где запреты? Но законы – где закон? Эти песни все пропеты, И в лесах и гул и стон. Только бешеный он, верно, Этот пьяный мой топор. Раньше он рубил примерно, А теперь лишь сеет сор. Остудился дальний город, И в деревне не теплей. Лишь, подняв свой волчий ворот, Ходит холод-лиходей.

30 октября

Навороженный сон

В лазури, бледной как вода, Тринадцать дисков, череда, Зеленоватая слюда Дала зеркальные блюда. Замерзлый в каждом блюде свет, В них воздух сказок и примет, Остудевающий расцвет, Какой-то знак, чего-то след. На каждом блюде голова, Отрублена, полужива, Полужива, полумертва, Глаза белеются едва. У тех скользящих в небосводе, У всех голов замкнутый рот, Зловеще-круглый хоровод В полярном холоде плывет. Тринадцать пыток, череда, В лазури, тусклой как вода, Зеленоватая слюда. На дне зеркальном кровь-руда.

30 октября

Злой сон

Мы – мысль страны, которая несчастна, Мы – мозг ума, сошедшего с ума. В злых чарах, там, где черны терема, Костер последний, тлеющий безгласно. Вот брызнет ночь пригоршню мрака властно, Дохнет, от вех злосчастия, чума, Войдет мороз в пустые закрома, И хор безумий грянет полногласно. «Летим по обездоленной стране!» «Скользнем по свежим хлопьям первопутка!» «Убьем! Возьмем! Там все в глубоком сне!» Мы слышим хор видений в тишине. Мы, мозг умалишенного рассудка, Скорбящий светоч, в пропасти, на дне.

15 ноября

Видение

Серый волк из угрюмой, давно прозвучавшей нам, сказки. Ты по-прежнему воешь в промерзлых пустынных лесах. На деревню зайдешь. Но не так. Без бывалой опаски. Сатанинские свечи пылают в звериных глазах.   Ты добычу найдешь. Все деревни баранами скупы.   И угнали коней. И корова, – где встретишь ее?   Но желанны для волка людские, хоть тощие, трупы.   То, что он не доел, – налетит, доклюет воронье. Пожимаясь в лохмотьях, уходит седая Забота. Побелевшие щеки. Исканье во впалых глазах. И с клюкою вослед пробирается призрачный кто-то. Это Смерть? Или Совесть? Убийство? Отчаянье? Страх?   Перекинулись тени в глаза, где расплескано горе,   Не из глаз подоспевших, безглазых назойливых ям.   Обнялись. Зашагали вдвоем в оскудевшем просторе,   По немым косогорам, по брошенным мертвым полям. Вот усадьбу прошли, где в разбитые окна метели Набросали снегов. Настелили постели. Поспи. И уходят вперед по крутящейся снежной кудели. От сугроба к сугробу. В лесах. В пустырях. На степи.   Миновали деревню. Другую. Село миновали.   Нет людей. Нарастанье отверженных брошенных мест.   И на каждую дверь подышали в безмолвной печали.   Где дохнут, там означится, белой проказою, крест. Утомило безлюдье. Прискучило мертвое дело. Завертелись в снегах две метели беды мировой. А Луна в высоте – словно лик из застывшего мела, Словно глаз мертвеца, – приоткрыт, но давно неживой.