Светлый, меткий, и тяжелый,Заходил топор сам-друг.Щепки носятся как пчелы,Сосчитать их недосуг.Много зим, и много весен,Был схоронен мой топор.И стволы дубов и сосенРасширяли свой убор.Не в могиле был он, сильный,А в запрете, в тишине.Так, в углу, валялся, пыльный,И косился он ко мне.Но запреты – где запреты?Но законы – где закон?Эти песни все пропеты,И в лесах и гул и стон.Только бешеный он, верно,Этот пьяный мой топор.Раньше он рубил примерно,А теперь лишь сеет сор.Остудился дальний город,И в деревне не теплей.Лишь, подняв свой волчий ворот,Ходит холод-лиходей.
30 октября
Навороженный сон
В лазури, бледной как вода,Тринадцать дисков, череда,Зеленоватая слюдаДала зеркальные блюда.Замерзлый в каждом блюде свет,В них воздух сказок и примет,Остудевающий расцвет,Какой-то знак, чего-то след.На каждом блюде голова,Отрублена, полужива,Полужива, полумертва,Глаза белеются едва.У тех скользящих в небосводе,У всех голов замкнутый рот,Зловеще-круглый хороводВ полярном холоде плывет.Тринадцать пыток, череда,В лазури, тусклой как вода,Зеленоватая слюда.На дне зеркальном кровь-руда.
30 октября
Злой сон
Мы – мысль страны, которая несчастна,Мы – мозг ума, сошедшего с ума.В злых чарах, там, где черны терема,Костер последний, тлеющий безгласно.Вот брызнет ночь пригоршню мрака властно,Дохнет, от вех злосчастия, чума,Войдет мороз в пустые закрома,И хор безумий грянет полногласно.«Летим по обездоленной стране!»«Скользнем по свежим хлопьям первопутка!»«Убьем! Возьмем! Там все в глубоком сне!»Мы слышим хор видений в тишине.Мы, мозг умалишенного рассудка,Скорбящий светоч, в пропасти, на дне.
15 ноября
Видение
Серый волк из угрюмой, давно прозвучавшей нам, сказки.Ты по-прежнему воешь в промерзлых пустынных лесах.На деревню зайдешь. Но не так. Без бывалой опаски.Сатанинские свечи пылают в звериных глазах. Ты добычу найдешь. Все деревни баранами скупы. И угнали коней. И корова, – где встретишь ее? Но желанны для волка людские, хоть тощие, трупы. То, что он не доел, – налетит, доклюет воронье.Пожимаясь в лохмотьях, уходит седая Забота.Побелевшие щеки. Исканье во впалых глазах.И с клюкою вослед пробирается призрачный кто-то.Это Смерть? Или Совесть? Убийство? Отчаянье? Страх? Перекинулись тени в глаза, где расплескано горе, Не из глаз подоспевших, безглазых назойливых ям. Обнялись. Зашагали вдвоем в оскудевшем просторе, По немым косогорам, по брошенным мертвым полям.Вот усадьбу прошли, где в разбитые окна метелиНабросали снегов. Настелили постели. Поспи.И уходят вперед по крутящейся снежной кудели.От сугроба к сугробу. В лесах. В пустырях. На степи. Миновали деревню. Другую. Село миновали. Нет людей. Нарастанье отверженных брошенных мест. И на каждую дверь подышали в безмолвной печали. Где дохнут, там означится, белой проказою, крест.Утомило безлюдье. Прискучило мертвое дело.Завертелись в снегах две метели беды мировой.А Луна в высоте – словно лик из застывшего мела,Словно глаз мертвеца, – приоткрыт, но давно неживой.
