Читать «Разлюбил – будешь наказан!» онлайн - страница 97

Нашлась фотография. Оказывается, я ее не сожгла. Мама припрятала, засунула в Пушкина, поставила на полку. Я помню, она лежит у нее, в моей бывшей комнате.

Так, все, закругляемся с мемуарами. Будем пьянствовать. Я уже в ресторане, за столом, со своей компанией, двигаю стопочку под разлив. А могла бы уже давно обнять его… Но нет – сижу, каблуком выстукиваю, все чуда жду, все чтоб само собой.

– Не спим, не спим! Работаем, наливаем… – хозяйничает Натыкач.

Он сегодня в сотый раз успел со всеми переругаться, так что сейчас будет пить «за дружбу». Потом Рома скажет звонкую энергичную речь, и все будут смеяться после слова «команда», а он поднимет светлые брови и спросит: «А что вы смеетесь? Команда – это самое главное для человека». Вот уже слышите ржание? А я ничего не слышу, реплики выплывают ко мне как из густого пара турецкой бани. Я ничего не слышу, я в августе, провожаю Антона на поезд.

… Ненавижу август! Месяц неврастеников. Месяц, когда хочется все списать, сжечь, распродать по дешевке, взорвать, а к сентябрю начать сначала. Именно в августе разбогатевшие за лето купцы спускали свои деньги в кабаке, а потом шли наниматься на баржу. И мы идем с Антоном, ночью по сухой пыльной дороге, два грустных ребенка. Идем за ручку в последний раз.

Свет в окошках, поленницы вдоль заборов, журавли у колодцев, сено свежее пахнет. Классно можно было бы в этом сене повеселиться, но мы идем мимо. Я думаю: «Может, все-таки стоит сказать, хотя бы на перроне… Как раз есть еще несколько минут… Может, сказать ему… что-то… или спросить… Ведь знаю же – брехня это все, про сто таких же мальчиков, про сотню таких же девочек. Он один такой. И я одна. Иначе кому мы нужны, штамповка? Кому это надо, за штамповку на кресте умирать?»

Фонари на перроне, блестящий асфальт, семафор светит синим, и поезд уже стоит. На платформе никого, двери закрыты. Конечно, с маленькими станциями, как с бесприданницами, можно не церемониться. Стоянку сократили, когда хотят – приезжают, когда хотят – уезжают.

– Скорее. Что ж вы так поздно? – подгоняет нас проводница.

Да, как всегда сонная, но страшно красивая, высокая блондинка с красными когтями, и надпись на бейджике «Оля». Взглянула с презрением, взяла билет, мы целуемся, быстро, по-честному, в последний раз. Губы у Антона снова теплые, но времени нет. Он поднялся на эшафот и сказал на ступеньках… Что сказал? Ну, конечно же:

– Спасибо, Сонечка! Спасибо за все!

Проводница лязгнула железом, выбила табуретку из-под ног и закрыла всю эту лавочку. И дунуло на меня ветром из-под колес, и застучало по мозгам ритмичное: «Ха-ха, ха-ха! Ха-ха, ха-ха!»

Эх, думаю, поспать бы сейчас в сугробе белом, пусть занесет. Я села на лавочку у вокзала, прикуриваю сигарету. Ой, мама! У меня же сейчас депрессия начнется. Я же работать не смогу. Улягусь носом к стенке, драматизировать начну. Потом нажрусь, потом на голодовку, потом в загул, потом пойду кровь на СПИД сдавать. Господи! Пришли мне каких-нибудь специалистов, ангелов, пусть промоют мне мозги.