Читать «Русский спиритизм: культурная практика и литературная репрезентация» онлайн - страница 23

20

Следует оговориться, что объем данных, находящихся в моем распоряжении, не слишком велик, и их репрезентативность может быть поставлена под сомнение. Вместе с тем ряд косвенных свидетельств также указывает на особую значимость образа Пушкина для советской спиритической традиции. Характерно, например, что Пушкин фигурирует даже в практике «вызываний», характерной для школьного фольклора и ритуалистики (проблема генетического соотношения «взрослого» спиритизма и детских «вызываний» дискуссионна). В качестве иллюстрации приведу запись, любезно предоставленную мне А. Л. Топорковым:

«Как вызвать Пушкина?

Надо поставить на стол (на пол, на стул) стакан воды и кусок хлеба. Пушкин придет, хлеба откусит, воды отопьет, уйдет.

Всё будет ночью. Если Пушкин придет — это хорошо, а если нет — то в этот день может случиться несчастье, например, умрет кто-нибудь из родных» (Записано А. Л. Топорковым от Зины Гусевой, 1971 г. р., в 1981 году в Ленинграде).

21

22

Более подробный очерк истории советского культа Пушкина см.: [Левитт 1994:181–194].

23

В данном случае уместно вспомнить забавное совпадение, касающееся первоначальной истории Пушкинского Дома (нынешнего Института русской литературы РАН), основанного в 1905 году. В опубликованных накануне Первой мировой войны мемуарах Е. П. Казанович сообщается, что «мысль о Пушкинском музее приняла вид широкой программы „Дома имени Пушкина“ — своего рода литературно го мавзолея (курсив мой. — А.П.), в котором могли бы хранится реликвии не только Пушкина, но и других деятелей русской словесности XIX века» (цит. по: [Баскаков 1988:19]). Таким образом, с некоторой долей шутки можно утверждать, что непосредственным предшественником советского мавзолея Ленина в Москве был дореволюционный мавзолей Пушкина в Петербурге. Стоит оговориться, что вопрос о «фольклоризации», вернее, крестьянской рецепции образа Пушкина (и в советское, и в досоветское время) остается плохо исследованным и дискуссионным. О. Р. Николаев, опубликовавший в упомянутом сборнике «Легенды и мифы о Пушкине» два крестьянских пересказа «Барышни-крестьянки», считает возможным утверждать, что «к началу XX в…. сформировалась народная версия национального культурного мифа о Пушкине» [Николаев 1994: 289]. Это положение подвергает справедливой критике М. Безродный: несмотря на то, что эта версия якобы существует целое столетие, остается неясным, в чем именно она состоит. Неудачной приходится признать и попытку сконструировать особую «народную биографию поэта», предпринятую А. А. Анненковой [Анненкова 1996:185–198]: в работе исследовательницы в основном используются не аутентичные записи крестьянских рассказов, а частичные либо полные фальсификации (например, опубликованная в костромской газете в 1937 году «советская сказка» «Как дядя Иван правду о Пушкине узнал»). Да и сами логические построения Анненковой вызывают серьезные сомнения. Что касается писем «деревенских грамотеев» о Пушкине, полученных редакцией «Сельского вестника» в 1899 году и специально проанализированных Б. С. Мейлахом [Мейлах 1967:61–112],то они, за редкими исключениями, не демонстрируют ни сложения, ни развития какой бы то ни было «народной версии» «пушкинского мифа». Скорее можно говорить об отдельных случаях проникновения городской «мифологической пушкинианы» в крестьянскую среду, причем эти случаи, как правило, демонстрируют взаимную глухоту урбанизированной и деревенской культур.