Читать «Уроки украинского. От Майдана до Востока» онлайн - страница 158

— Николи. Мне только обидно… я не приехал их убивать… а они так со мной поступили… За что?

— У тебя сильно трясутся руки.

— Я бачу. Я зараз могу начать плакать… Я в детинстве дуже вредный был. Много разных пакостей делал. Мама могла меня побить. Я сидел потом, плакал. А через пятнадцать минут мама приходила, брала меня на колени, обнимала и плакала вместе со мной. И все проходило. А сейчас не проходит. Мне шкода… — он плачет. — Мне дуже шкода, что с людьми так сталося.

— А теперь есть кто-то, кто мог бы тебя обнять и заплакать с тобой, чтобы твоя обида прошла?

— Не-ма, — плачет.

— Ну-ну, не плачь, — глажу его по руке.

— Вы знаете, мне было десять… похоронили тату, и мне было дуже обидно. Друзья говорили — мой тата то, мой тата это, я со своим тату ездил туда, тату мне машину дал поводить. Я дуже обижался, — плачет. — У них тату э, а у мене — нема… Раньше у меня все было иначе — я хотел красивый дом, гроши хотел, хотел, чтоб за меня замуж вышла хорошая дивчина. А теперь мне не треба грошей, я хочу только, чтобы мама с сестрой были живы. Я думал, за что мне такая кара божья. Я, значит, заслужил. Они мне в автобусе разбили губу, нос, я закрыл лицо рукой, наклонился, кровь капала на пол, а они все говорили, что — укроп. Может, ктось из моих родичей чтось поганое сделал, а я расплачивался? Или это — испытание перед чем-то страшным? Первые три дня в плену я только спал. У меня был страшный шок, я хотел к маме. Но я говорил себе, что не может быть все погано, будет и добре.

— А если бы это ты был на их месте, ты уверен, что обращался бы с ними по-другому?

— Честно? Мы на службе ловили черных — афганцев. Они тикали в Европу, там жизнь краше. Мы сами ели кашу, а их спрашивали: «Что вы хочете поесть?». Шли в магазин, покупали им колбасу и сигареты. Потому что… шкода. А отпустить не можливо было… Я не рассказывал никому, как я в плену был. Приехал, мама сразу спросила: «Тебя там били?». Я сказал: «Нет». Но она все равно заплакала. Самое страшное — это если бы ей мое тело привезли или если бы ей похоронить некого было. Батьки не должны хоронить своих детей… Мой дед тоже был в плену у немцев, потом две недели шел домой. Он — Герой Социалистического Труда. У него есть орден Красного Знамени. Мы с Россией жили добре, не знаю, что теперь с нами сталось… Вы знаете, что моя сестра пришла к моему начальству и сказала: «Теперь вы мне даете форму, и мы вместе едем в Донецк за моим братом. А если нас там возьмут в плен, то я хоть в плену с ним повидаюсь».

В кухню возвращается сестра. Филипп ставит на печь чайник. Выходит курить.

— Мы с родственниками других пленных пошли в администрацию президента, — говорит она. — Нас посадили в комнате, и мы там сидели, ждали весь день. Люди уже матюкаться начали — «Чего мы тут ждем? За кого мы голосовали? К нам никто не выходит!». Тогда до нас приехала СБУ. Там был один человек, он нам помог связаться с Рубаном. Вот за кого треба молиться. Он сказал: «Я вам помогу их вытягнуть. Все сделаю, что можно». А в тот день, когда Филиппа освободили, зазвонил мой телефон. Муж рядом с трубкой сидел, говорит: «Тебе какой-то Филипп звонит». Я говорю: «У меня только один Филипп». И не знала, что делать — как трубку поднять?