Читать «Владимир Высоцкий: Эпизоды творческой судьбы» онлайн - страница 200

«Но иногда (...) плаха видоизменяется: накрывается золотой парчой, и эти топоры превращаются в подлокотники трона. На [трон] садится Екатерина и начинает вести беседы со своими придворными (...). Они ей рассказывают о том, что вот у нас, [дескать], большой пожар. Она говорит: «Ничего, отстроится!» (...) — она, в общем, так спокойно к этому делу относится. Она все больше интересуется по поводу акта пьесы, которую она сама написала. А эти интермедии [двора] написал замечательный человек (...), последний из могикан, который общался и с Есениным, и с Мейерхольдом, с Маяковским, был их близким другом (...). Он, к сожалению, уже не живет, он умер — Николай Робертович Эрдман». (2)

Выступление в клубе имени Дзержинского. Куйбышев,

1967, 24 мая. Фото В. Емеца.

«...Он на меня оказал громадное влияние и очень помогал мне, когда я начинал. Вот. И когда говорили, что (...) я не моту того играть или этого, он говорил (...): может. А так как ему очень верили в нашем театре, то вот так [мне] и повезло». (9)

«Вы его знаете, Николая Робертовича (---), потому что он написал много очень сценариев, например, «Морозко». А раньше он написал знаменитую пьесу под названием «Мандат». И в ней играл Эраст Гарин. И на ней он сделал себе карьеру. И самое удивительное, что Эраст Гарин в молодости никогда так не разговаривал, как он теперь говорит. А он взял эту характерность у Эрдмана (...), который так разговаривал в жизни. [Помните], так в «Мандате»: «Маманя! Когда придут красные, вы эту картину переверните — там Карл Маркс...» Ну я немножечко отвлекся. Значит, на сцене еще так...». (2)

«„.цепи у нас и такие перекладины. Здесь [слева] спускаются несколько колоколов, в которые я стучу топорами после того, как играю роль Хлопуши, а с этой стороны — виселицы...» (11)

«...Когда, скажем, одерживают верх восставшие, то вздергивается на правую виселицу одежда дворянская (...)— камзолы, шитые золотом. А когда одерживают верх правительственные войска, вздергивается мужицкая одежда с лаптями — они так подтанцовывают. И тоже (...) страшноватое впечатление: в свету просто так вот дергается эта повешенная одежда... И в этом есть тоже какая-то символика (...), потому что бунт был кровавый невероятно — реки крови просто были (...) во время подавления Все восстание в результате катится к плахе, к тому, что его подавят, отрубят голову Пугачева и т. д.

...А внизу под колоколами стоят три мужика, которые непричастны к этому делу и ни к какому восстанию (...) — только смотрят, наблюдают, что там на помосте происходит. И (...) говорят: «Зачем помост и что на ём?» Но они от непонимания (...) все время гадают «на троих». Сначала, значит, на троих, потом на троих не берет — на двоих, потом на одного. И поют они такие куплеты: «Кузьма! Андрей! А что, Максим?..» Эти вот стихи — это я написал для спектакля. Так что, видите, я еще причастился к Есенину». (1)

«Вообще (...) мы очень бережно отнеслись к тексту Есенина. Ничего не убрали, а, наоборот, даже добавили (...). У нас (...) на станках сзади стоят в черных платьях плакальщицы, которые поют замечательные тексты (...), настоящие, из XVIII века (...). Невероятно красивые...» (9)