Читать «Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991» онлайн - страница 212

Итак, два героя продвигаются по роману, глава за главой; снова и снова Управление сменяется Лесом. И мы видим парадоксальную картину. Управление, которое поначалу выглядело организованной системой — пусть устроенной дурно и нелепо, — оказывается хаосом, машиной, которая сама по себе неуправляема. И напротив, сквозь рисунок Леса — хаотический и бессмысленный — постепенно проступают контуры диктатуры, твердо знающей свою жестокую цель.

Лес, воплощение идеи свободного развития, и Управление, раз и навсегда устроенная организация, поменялись местами. Противоположности более чем сошлись; это — знак равных возможностей. То, что происходит в Лесу, могло случиться в Управлении; хаос Управления с легкостью мог завладеть Лесом. Нам как будто демонстрируют два вида ловушек, подстерегающих весь спектр людских организаций и обществ. <…>

Если окинуть книгу взглядом — так сказать, отодвинуть ее на нужную дистанцию, — то окажется, что все подчинено единой цели — возбудить познавательный интерес, заставить нас непрерывно ориентироваться — настороженно оглядываться, выбирать, куда поставить ногу, — воистину, как в тропическом лесу. И читатель, который поддается этому литературному колдовству, пытается — более или менее безнадежно, а потому нескончаемо — разобраться в делах загадочного Управления и таинственного Леса. Это в высшей степени увлекательно, но с какого-то момента читатель незаметно для себя перестает доискиваться, кто такие, скажем, «гиппоцеты» или «рукоеды», почему завгаражом называется менеджером, а сотрудники «инженерной охраны» носят картонные маски, на которых карандашом нацарапаны имена… Мы обживаемся в странном мире «Улитки» и тогда задаем книге и себе главный вопрос — о людях. Почему такие реальные, узнаваемые и в большинстве хорошие люди покорно принимают заданные им правила дурной игры? И в Управлении, и в Лесу? Как эти правила забрали такую силу? Тогда, сменив направление ориентировки, мы и начинаем понимать, что книга рассказывает не о дурных системах управления, а о людях, которые эти системы создали и удерживают их у власти.

<…>

Методично, глава за главой, без нажима нам показывают, что люди везде одинаковы, да так и говорит Алевтина. Все они заслуживают сочувствия — еще одна традиционная идея русской литературы.

Утверждая глобальное единство человечества, Стругацкие как бы ставят этнографический эксперимент: Кандид, подобно Миклухо-Маклаю, помещен в абсолютно чуждую европейцу среду. Такая едва заметная черточка: «аборигены» даже не черные и не желтые, а пятнистые. Но отличает их от типичных европейцев Управления всего лишь более высокая степень гражданской пассивности. Кандид колотится об эту пассивность, как муха о стекло.