Читать «Круг общения» онлайн - страница 71

Ведь когда мы говорим о перспективах московского концептуализма на Западе, мы никогда не уточняем, где именно и в каком контексте им предстоит реализоваться.

П.П.: Одна из слабых сторон московского концептуализма в его такой же, как у советского нонконформизма, позиции по отношению к западной арт-системе, арт-ситуации и вообще по отношению к западному обществу в целом. То есть нежелание осознать это как объект, аналогичный советским объектам. Точнее, объект-то другой, но предполагающий такое же дистанцирование и порождающий определенные практики его анализа и деконструкции. Но в принципе можно сказать, что каждый партизан имеет право признаться, что его заебало быть партизаном и он хочет увековечить свои партизанские подвиги в воспоминаниях или вообще войти в правительство или, как вы говорите, в парламент, куда уже вошло немало бывших партизан, и им там комфортно, вообще-то говоря (смеется). Поэтому никаких особенных предписаний по поводу того – «быть или не быть» партизаном – у меня нет. Я, например, заклинился на идее быть партизаном и чувствую этическую безысходность этой ситуации в том смысле, что надо из этических соображений не входить в истеблишмент, а продолжать быть партизаном. Но я не вхожу в истэблишмент не потому, что он этически проигрывает, а потому что он вообще не кайфовый. То есть я, может быть, и соблазнился бы, если б там происходили какие-нибудь прекрасные римские оргии или что-нибудь хоть как-то прикалывающее. Но в том-то и дело, что там нет ничего гипнотизирующего, даже если посмотреть на это с совершенно аморальной позиции. Поэтому, если я вдруг увижу какой-то благоухающий истеблишмент, в который мне захочется вписаться, то я, наверное, сразу же скажу: все, хватит, заебало партизаном работать; пора переметнуться в истеблишмент. Но никакого благоухания и никаких соблазнов там нет, а есть только горелые, пыльные сухари, которые всем втираются под видом какого-то замечательного и очень вкусного пирожка, до которого еще очень трудно дотянуться, потому что он лежит на самой верхней полке. На самом же деле там какая-то тухлая хуйня лежит, поэтому не имеет смысла дотягиваться. Впрочем, это мое субъективное видение, т. к. в конечном счете все зависит от внутренней мифологии. Ведь если на эти пространства, действительно тухловатые, навеять метафизический галлюциноз и (по возможности) удержать его в таком состоянии, тогда есть смысл вписываться.

В.А.-Т.: Когда ваши работы выставляются в Париже или в Лондоне, где публика по-иному прочитывает ваши вещи, то не наносит ли это увечье оригиналу и не исчезает ли какая-то часть того, что автор имел в виду?

П.П.: Никакого специального обращения к заграничным странам я не планирую ни в каком виде. Все, что меня в данном случае волнует, – это происходящее здесь, в России, а также возможность обращения к более или менее демократическому слою. Плюс перевод на демократические языки. Ведь если мы говорим о действительно эффективных воздействиях какой-либо культурной продукции, то можно упомянуть о том, что они в основном оказывают влияние на потребителя в возрасте от 11 до 17 лет. Все, что происходит в дальнейшем, не имеет такого эффекта. Влияние фильмов, книжек, музыки – это действительно важно. Благодаря детской литературе, в которой работали концептуальные художники, московский концептуализм имел колоссальный выход на многомиллионную аудиторию. Журнал «Веселые картинки» выходил в Советском Союзе тиражом в два миллиона экземпляров в год. Многие концептуалисты зарабатывали на жизнь как иллюстраторы книг для детей, и эта эгалитарная позиция воспринималась как элитарная. Им можно было нормально дышать, благодаря возможности выхода на огромную аудиторию – самую идеальную, которую только можно себе представить: дети! Потеряв этот выход и во многом недооценив его значимость, этот ушлый вроде бы парень по прозвищу «московский партизанский концептуализм» (в вашей терминологии) положился на одну из самых наивных утопий, на которую не должен был соблазниться. Я имею в виду все то, что ему удалось мифологизировать и одеть в какие-то сказочные покровы в тот момент, когда существовала дихотомия «Восток – Запад». Не исключено, что поначалу все просто договорились играть в то, что «это важно», а потом поверили в серьезность и привлекательность мероприятия, связанного с шансом оказаться в музее, и в то, что есть какая-то разница между галереей плохого уровня и галереей хорошего уровня, хотя на самом деле разница между ними преувеличена: везде одни и те же буржуи, которых, вообще-то говоря, надо вешать на фонарях, а не вдаваться в подробности – кто престижный, а кто непрестижный. Да хуй бы с ними со всеми. К сожалению, такое здоровое отношение не удержалось; началось кафкианское погружение в прожилки этих миров и даже их смакование, что, конечно, никакая не катастрофа, так как многие в таком состоянии чувствуют себя вполне уютненько! (смеется). Почему бы и нет? Но сказать, что это «мегакруто» – не скажешь. По-видимому, надо чем-то компенсировать утрату детского, тем более что сейчас, при потере «дистанса», адресовать какие-либо импульсы в отношении академической среды и, действительно, както мощно задрачиваться на то, чтобы все это было многократно и подробно описано, уже бесполезно.