Читать «Дантон» онлайн

Левандовский Анатолий Петрович

ДАНТОН

«Мирабо санкюлотов»

или человек в интерьере эпохи

Революция — это всегда страсть, всегда порыв. В ней извечно присутствует некое разрушительное начало, которое трудно выразить словами. Скорее всего ее можно сравнить со стихийным бедствием — непреоборимым ураганом, извержением вулкана, мощным землетрясением. То, что еще вчера казалось незыблемым, способным простоять века, рассыпается в один миг, как карточный домик. Впечатление от разразившейся катастрофы тем сильнее, что в повседневной, будничной, предсказуемой жизни ее способны предвидеть лишь немногие. Впрочем, их участь от этого еще печальнее. Мало кто склонен прислушиваться к пророчествам доморощенных «Кассандр»…

Воскрешая картину Франции эпохи «старого порядка», Виктор Гюго нашел удивительно точный и красочный образ, сравнив ее с…театральными подмостками: «’’После нас хоть потоп!» — изрекает последний из султанов, и, в самом деле, при Людовике XV уже ясно чувствуется, что наступает некий предел, — столь ужасающе ничтожно все вокруг. Историю конца XVIII в. можно изучать только с помощью микроскопа. Мы видим, как копошатся какие-то карлики, и только: д’Эгюйон, маршал Ришелье, Морепа, Калонн, Верженн, Монморен; и вдруг то, что можно было бы назвать задней стенкой, внезапно раздвигается — и появляются неведомые гиганты: и вот перед нами Мирабо, человек-молния, и вот Дантон, человек-гром — и события становятся достойными бога. Кажется, будто здесь и начинается история Франции». Безошибочным чутьем большого художника писатель верно определил главное: Великая французская революция открыла новую эру, став царственной матерью XIX века. «Французская революция, которая есть не что иное, как идеал, вооруженный мечом, встав во весь рост, одним и тем же внезапным движением закрыла ворота зла и открыла ворота добра. Она дала свободу мысли, провозгласила истину, развеяла миазмы, оздоровила век, венчала на царство народ. Можно сказать, что она сотворила человека во второй раз, дав ему вторую душу — право…».

На подмостках великой драмы Французской революции появилось множество «актеров», но, пожалуй, лишь двое из них обрели право на «бессмертие»: Неподкупный — Робеспьер и Друг народа — Марат. Все прочие, сколь бы по-разному ни судили о них современники, а впоследствии — историки, разделили участь большинства смертных — их забыли… «В великой нации, — говорил Дантон, — не замечают великих людей точно так же, как в огромном лесу не замечают высоких деревьев». Разумеется, специалисты знают, кто такой Верньо или, скажем, Байи, — однако имена этих людей, как и десятки имен других «героев» и «жертв» Революции, мало кому известны. По-видимому, единственным узнаваемым именем деятеля Великой революции конца XVIII в., кроме имен Робеспьера и Марата, остается имя Жоржа Жака Дантона. Сам себя пламенный вождь кордельеров без стеснения нарек «министром революции» и «доверенным народа». Правда, многочисленные политические враги и временные попутчики вечного примирителя давали ему совсем иные прозвища и характеристики. Близкий фельянам генерал Матье Дюма, бывший «по преимуществу военным оратором», называл его «дерзким трибуном». Мадам Ролан, «королева Жиронды», не скрывая презрения, именовала его «ничтожным адвокатом, более обремененным долгами, чем судебными делами». Но, наверное, больше всего Дантону «досталось» от аристократа и роялиста виконта де Шатобриана, оставившего потомкам запоминающийся и одновременно отталкивающий портрет знаменитого революционера: «На собраниях в клубе кордельеров, где я два или три раза побывал, — вспоминал он, — владычествовал и председательствовал Дантон, гунн со страстью гота, с раздувающимися ноздрями и рябыми скулами, помесь жандарма с прокурором, в чертах которого жестокость сочеталась с похотливостью. В стенах своей церкви…Дантон вместе с тремя фуриями мужского пола: Камилем Демуленом, Маратом и Фабром д’Эглантином — готовил сентябрьские убийства…. Дантона молили сжалиться над жертвами. «Плевать мне на заключенных», — отвечал он…. Он говорил также: «Эти священники, эти дворяне ни в чем не повинны, но они должны умереть, ибо им нет места в нашей жизни; они тормозят ход событий, они помеха грядущему»… Он сознался, что не продался двору лишь оттого, что за него недорого давали: бесстыдство ума, который знает себе цену, и корыстолюбия, которое вопиет о себе во всю глотку».