Читать «Сигналы Страшного суда. Поэтические произведения» онлайн - страница 5
Павел Яковлевич Зальцман
Когда, придя к столу, я сел и сталРазламывать печенье или корку,Я разобрал, что сломлен и устал,А масло пахнет жестью и прогоркло.И, досидевши до конца и встав,Накинулся на лестницу и елеДошел до верху, быстро отпер ставни.Тогда-то мы очухались и сели.III. «Дождь был один. Интимно рассказал…»
Дождь был один. Интимно рассказал,Что он – большая серая собака.Я тер лицо и липшие глаза,Стеснявшиеся морщиться и плакать.Обструги досок, бледный керосин,Колеблемое пламя керосина,Опять окно и сонная косынка,Измятая и пахнущая псиной.И жирный шум льняных и грустных струй,В кустах речной, в окне простоволосый.И ломкость рук, – мы ели землянику,И озеро, – мы расплетали косы.6 июля 1929
Луга – Ленинград. Загородный, 16
30. Одесса
Вечер высчитал – ночь через час.Точно. Был он.Свет сочившийся погас.Наступил сон.Хрип, и ветер, и треск свай,Череда волн.Жесть выхлестывала лай,Звон бил мол.Волны с ревом в степь несутВ шерсти белый дым.Камни рокочут – крабы в тазуЧерные из воды.Сломлен у мидий острый край,Погреб – бочки – сыр.На базаре лают псы.Бьют часы. Ночь.15 июля 1929
Загородный, 16
31. Весна («Окна и люди, – серые на желтом…»)
Окна и люди – серые на желтом.Люди и мыши – хвостики улыбокМечутся по улицам, а улицы расколотыСталью – это лужи, глубиной до неба.В каждом желтом двореСиняя весна.В каждом синем окнеВеселится примус.На гудящем огнеВарится горох.Под котами во двореПыльные диваны.К одному бежит гречёнок,Подбежал и наплевал.А коты, сощурясьНа весенний день,Прыгнули с дивановВ голубую тень.В погребе у норок,В писке темнотыЖдут мышей тишайшиеЧерные коты.29 марта 1930
Загородный, 16
32. Дворик на Канатном
У солнца лучик-хвостик,Горячий, как укол.Внизу цветет известка,Но влажен желтый двор.Расщеплены ступени,Разлито молоко,И выгорают тениУгарно и легко.1930
Одесса
33. «Я сидел, а вы играли…»
Я сидел, а вы играли,Это было не нарочно:Я глядел в свою диктовку,Вы шутили с мандолиной.Впрочем, тихо на роялеМендельсона вы учили.Что поделаешь – такихИ в могиле беспокоят.Мягко волосы струились,Тихо песня раздаваласьИ, однако, заглушалаГромкий примус в вашей кухне.Слезы жгли глаза и душу,Я их прятал, вы скрывали.Грустно Мендельсона слушатьНа расстроенном рояле.1930
Ленинград
34. Елисаветградский переулок
На большом колесе,Красном и зеленом,Двинулась карусельС пеньем и звоном.Лошадки качаются —Огненные пятна,Голубые платьица,Синие глаза.Расплетается коса,Придвигается гроза.Затуманился базар,Ветер давит, тучи прут.Улетают платьица,Пыль по полю катится.Капли прыгают, как ртуть,Начинается дождь.Под зеленой стенойКарусель в брезенте.Я один. Пустота. Кипящее небо.Я один. Пустота. Шипящие лужи.Я один. Я один. Это грусть моя звенит.Убегаю и стою. Так ныряющий стоит.. . . . . . . . . . . . . .И дождь стоит – струя в струю.И звон стоит, и я стою.1930
Одесса
35–38. Ловля
I. «На светлом ноже от окна на обоях…»
На светлом ноже от окна на обояхВисит золотая летучая мышь, —Предутренний дождь всегда беспокоен, —Другие мелькают, срываясь с крыши.Стены тлеют, свет стекает,Он темнеет. Он погас.Догоняет, настигает.Нет, не спится в этот час.Но после дня и кипенья дняТеперь вокруг цветет тишина.Песок и жар испит до дна,Вперед – пустырь, назад – стена.Беззвучно прошла железом дверь,Зеркальны лужи между рельс,Без капли крови гудит голова,И небо качают колокола.Звон стихает, сон потек…Но вдруг – движенье, и сна нет:Как брошенный в пропасть на солнце платок,В сенях за дверью зажегся свет.Свет внезапен. Я один.И он немыслим. Шума нет.Нет ни звука. Нет причины.Тишина. Пылает свет.В сенях за дверью, верно, вор?Там вора нет, поверь, поверь.Сейчас я встану, возьму топор,Ступлю на свет и открою дверь.
