Читать «Норильск - Затон» онлайн - страница 59

— Товарищ майор, поторопитесь вас ждут. — Вывел его из дум, бегущий к нему на встречу посыльный.

— Приду, куда я денусь с «Затона»…

Проводив Илью, Лиза со свекровью выбрались наконец-то к лагерным норам. Рассыпали землю с материка, поставили свечи, прислонили к мёрзлым стенам маленькие иконки. Елизавета Александровна виновато попросила невестку:

— Ты иди, Лизонька, я здесь посижу.

— Может не надо, тяжёлое это место.

— Место, как место, иди, я на реку посмотрю, обзор отсюда хороший, даже за поворот можно заглянуть.

— Вы не правы, здесь все боль свою выплёскивают. Директор комбината, сидевший в этом лагере, на «Затоне», часто сюда приезжает. Как раз на этом месте, говорят, сидит.

— Я помню, ты рассказывала, Тимофей. Иди Лиза, иди.

Лиза, больше не споря, развернулась и ушла. Елизавета Александровна, спустив ноги, села на откос. Закрыла глаза, подставив лицо ветерку с реки. А боль пробила сердце, как будто только и ждала к кому бы ей прицепиться тут. Может статься и так, что она желала сейчас её. Пусть болит. Столько лет держала под запретом, не позволяя боли вырваться, взять верх. А сейчас отпустила вожжи пусть постонет сердечко, поболит, что уж теперь-то, жизнь пронеслась не вернуть. Господи, больше тридцати лет прошло, Илье уже за тридцать катит, а он так и не знает кто его отец. Она унесёт эту тайну с собой в могилу. Никто на этой старой грешной земле не в силах заставить её это сказать. Усмехнулась, вспомнив, как стегала Илью портупеей за Лизу. За дело драла, напомнил отца, один в один, такой же настырный и может за минуту девке зубы заговорить. Тяп, ляп и готово. Трёп у него, как и у отца, на высоте. Не хотела, чтоб девчонка повторила её судьбу, и родная кровь гуляла по стране безотцовщиной. Что с него взять, такой же ухарь уродился, ну всем в отца, надо же случиться такому. Даже повадки все его, Тимофея. «Пречистая дева, прости и пожалей. Моей вины в падении и том грехе нет. Любила со школы. До дрожи и безумия». Сколько себя помнит, всегда любила и, как можно было его не любить. Руки и глаза наглые, губы тёплые, голова умная и бедовая, сам, как с картинки. Любила, даже морщинки на лбу, он так смешно морщил лоб, когда сердился. Любила брови орлиные, хитрые с весёлыми чёртиками глаза. Синякам его и то умилялась. Шебутным, драчливым рос. Одна без отца мать его растила, война проклятущая, пластаясь из смены в смену, тут уж не до воспитания, лишь бы прокормиться. А ей всё равно было, она умирала и от того, как он плевал сквозь зубы и как ножичек между пальцев тусовал, мяч пинал или кулаком махал. Память вопреки желанию вернула во двор большого каменного дома. Они жили в одном дворе. Дома их, три двухэтажных и двух подъездных флигеля стояли позади большого здания школы, выходившего непосредственно на улицу. Рассказывали, что в первую мировую там был госпиталь. Но они жили в домах при школе. Вот между школой и флигелями, где они жили, находился двор. За этими пряничными домами и двором, тянулся неухоженный сад, заросший боярышником и всякой всячиной. Естественно, всё это было пристанищем для ребятни двора и безраздельным владением. Именно там они играли в прятки. А во дворе в «чижика», «лапту», «городки» и, конечно же, футбол. Здесь дрались и расходились «на век», а потом мирились. Во время драк больше всех доставалось Илье. Он был во дворе чужаком и, к тому же, слабее всех. Особенно злопыхал Борька. Дать подзатыльник или больно ущипнуть — любезное дело. И именно Тимка, взяв его под защиту, занимаясь с ним, учил быть сильным. «Тимофей, милый, не судьба видно. Жизнь прошла без тебя, одна отрада сын», — всхлипнула она. А всё началось с влюбившихся в неё двоих друзей его — Ильи и Бориса. Глупая ещё была, зазорно дурочке было, что два не худшего десятка парня толкутся около неё. Ребят отставка только распаляла, ходу не давали. А Тимофею хоть бы хны, даже внимания на неё не обращал. Обидно ей. Знает же, говнюк, что не нужны ей его друзья, по нему неровно дышится Лизе. Но танцевать на школьном вечере и то никогда не пригласил. Со всеми перетанцует, а её как будто и нет совсем. А после выпускного бала, на котором, она танцевала нарочно, то с Ильёй, то с Борисом, вдруг постучал в низкое оконце. Матери дома не было, горбатилась в ночной смене. Шторку отдёрнула, присмотрелась. Тимка! Обрадовалась. В груди что-то ёкнуло, и щемящая горячая волна, словно влившись в неё, заполнила до отказа. И она, без царя в голове девка, открыла. Всё, сгорела! Налетел, как коршун и охнуть не успела, как под ним оказалась. Послевоенные пацаны рано становились мужиками. Бабы использовали всех, кто в руки плыл. Обучались всем премудростям быстро. Она знать ни о чём не знала, а он давно уже готовый мужик был. И с тех пор понеслись их горячие денёчки или у неё, если мать на смене, или у него, если опять же родительница на смене. А потом ещё в голубятне. «Господи, что мы творили, но ведь со своими жизнями и потому не вижу в том большого греха». Борька с Ильёй ухаживают, а он ухмыляется, вроде как бы и ни причём. Вечером же шасть в окно и поплыли в страну розового тумана и любви. Илья тихим парнем был, совершенная противоположность Тимки, что их так связало не понятно. Весь правильный такой мальчик, из интеллигентной семьи. Отец врач, мама учительница. Ухаживал хорошо, стесняясь лишний раз прикоснуться. Портфель из института поднести или мороженого там купить и ничего лишнего. На лавочке под окном часами сидеть мог. А уж, если она согласится пойти с ним в кино, счастье через уши выливается из него. Борька тот не сюсюкал, напирал. Пытался даже насильно, поймав в подъезде поцеловать. — «Фу, слюнявый рот его до сих пор не забыла», — передёрнуло её. Когда эта свинья за грудь схватил, пришлось и по роже двинуть. Не угомонился лешак, на студенческой вечеринке попробовал поймать и притиснуть, затолкав в пустую аудиторию. Хорошо под каким-то предлогом следом нырнул Тимофей, оттёрев его от Лизы. Не известно сколько это всё продолжалось, если б Борис, задавшись целью прибрать её к своим рукам не выследил Тимку, не знавшего другой дороги к ней, как только через окно. Не поленился, дождался, когда тот выберется обратно, а это случилось только под утро. Занятые своей жизнью, разве они знали, что страшное время крутило часы вокруг них. Вдумываться они в это не хотели. Хотя маленькие чемоданчики укомплектованные самым необходимым, стояли в каждой квартире. Тогда не говорили арестовали, а взяли. Взяли с первого этажа, с пятого. Вот так и жили не удивляясь. Потому как, если сегодня взяли у соседей, завтра зайдут к тебе. Чёрный воронок летал, из одного конца города в другой, со скоростью быстрокрылой птицы. Вместо корма, проглатывая в бездонноё железное нутро людей. В каждой семье знали о его хищном брюхе, о понятых у дверей. Они молодые полные надежд и грёз не подозревали тогда, что страшное время неслось по стране. Только тогда когда под эти раскрученные жернова стали попадать их близкие, друзья, любимые, приспособились жить в обнимку со страхом, с ним ложиться и вставать. Шёпотом, передавая друг, другу кого взяли и за что. Спеша по улицам, старались не смотреть в сторону летающих по Москве воронков. Ужасно, если беда происходит с кем-то рядом, но не в какие ворота такая мерзость с тобой. Их взяли обоих Тимку и Илью, с интервалом в одну неделю, Лизе показалось, что ребят увезли на одном и том же воронке. Ей запомнился мордатый побитый оспой водитель. Это сейчас задним умом она поняла, что Борис просто решил перестраховаться и убрать за один раз обоих соперников с дороги. Тимка уходил, как всегда с задранным вверх подбородком, нагло ухмыляясь:- «Вот выйду, Лизка, и всё порешим», — бросил, он, ей тогда, проходя мимо с закинутыми назад руками. Страха не было, Тимка был просто бледен. Илью взяли в институте. Наверное, он ждал, потому что не очень удивился и в портфеле с учебниками носил тёплое бельё и носки. В отличие от кручёного Тимки выглядел несчастным. Такими, они запомнились ей тогда. Больше она друзей не видела никогда. Какая-то подруга её матери узнала у своего хахаля милиционера, где они сидят и за что их взяли. Якобы ими был рассказан анекдот про вождя, что угрожало безопасности страны. Конечно, же, донос. И Лиза догадывалась чей. Борис, не дававший прохода, становился для неё опасен, а тут ещё мать точно узнала через подругу, что это он написал «телегу ту мерзкую» на ребят. Взвесив всё это, она сказала Лизе прямо: