Читать «от любви до ненависти...» онлайн - страница 102

— Питер, измаялся ты. Всё в дороге и в дороге. Отдохнул бы. Пожил рядом немножко.

Он притянул её к себе. Как он обожает Кэт — просто невозможно не любить это божественное создание! Ему нравится всё в ней. Всё, всё…

— Не могу, свет мой Катенька, требуется наступать нам самим на шведа, а не ждать когда он, разделав в пух и прах Польшу, займётся нами. Надобно освобождать Ладожское озеро всё. Флот не должен иметь опасения и проблемы. Буду брать Нарву. А для этого нужен флот и готовая к таким баталиям армия. Рассчитывать придётся только на себя. Союзники-то у нас аховые. Норовят на копейку пятаков наменять. Польское воинство славно воюет за чаркой, в постелях баб и языком. Злости против шведа не имеет вовсе. Шляхта штурмом берёт друг друга. Жгут свои же поместья, грабя и разоряя. Татары столько бед не натворили, сколько они друг другу. Толку с них никакого, только зовутся союзниками, да деньгу тянут. Пётр ещё не знал, что Август и его двор находился сейчас в подавленном состоянии и терпел лишения в одном из старых замков Львовского воеводства.

Кэт поняла — опять разлука. Он будет воевать Нарву. Любила безумно, любила нежно, любила так, как нельзя любить. Могучий Пётр стонал, да сладко покрякивал. Хороша!

Перевесть бы дыхание, а он снова в путь. Ехал по заметенной дороге, сквозь прорезанный далёкими звёздами мрак, провожаемый волчьим воем и мысли сами собой отойдя от милой Катеньки поворачивались к шведу. «Как оно будет? Одолею ли? Надо одолеть!»

Над Белокаменной, заметённой снегами, украшенной разноцветными фонариками и ёлками, пуляли цветные огни, крутились огненные колёса. Не обошлось без упоминания побед. Двуглавый золотой орёл держал в клюве огромную карту, где яркой краской были выделены отвоёванные ижорские земли. У собора Василия Блаженного были свалены голубые и жёлтые штандарты, на каждом вздыбленный лев с когтищами врастопыр. У зубчатой стены на красной дорожке стояли иноземные послы. Переговаривались. Потому как с губ ветром срывало клочья сизого пара. Их понаехало подивиться на молодого и неугомонного русского медведя тьма тьмущая. В золочённых санях и одеждах красовались генералы, а Пётр возглавлял бомбардирскую роту. На Тверской густела толпа. Кого там только не было: от дворянских лисьих шуб и купеческих кафтанов до купеческих ряс, поддёвок и зипунов. Царь праздновал Новый год. Кэт смущаясь и краснея совсем не от мороза была рядом. Скоро будут новые победы и шведских флагов у старого собора прибавится. Пётр улыбается: «Поверь слову, будет». Неделя счастья и она проводила своего ненаглядного. Она не отходила от икон. Молилась. Нарва это серьёзный орешек. Уже раз проиграли. 80 % армии тогда попало в плен. Она ждала, ждала… И когда по Москве прокатилось: Виктория! Кэт расплакалась. Был триумфальный въезд войск победителей в город. Раскатисто громыхали пушки, сотрясая студёный воздух, ревели трубы, по Тверской текло боевое войско. Гнали пленных. Они брели серо-голубой колонной, низко опустив головы. Последними, блистая выправкой, печатали слитный шаг преображенцы и семёновцы. Все как на подбор высокие, плечистые, офицеры со шпагами, солдаты с фузеями. Красота! Народ дивился на добротный наряд гвардейцев: чёрные треугольные шляпы, кафтаны с наброшенными поверх епанчами — у преображенцев тёмно-зелёные, у семёновцев густо-синие, перетянутые белой портупеей, короткие красные штаны. Кэт стояла в толпе и ждала окончания парада. Закрывал шествие, сверкая поднятыми саблями, конный полк. Пётр как всегда шёл под распущенными знамёнами и с барабанным боем в составе бомбардирской роты. Вива-а-ат! Звучало на Красной площади. Народ ринулся к накрытым столам, что были расставлены на полверсты. Для войсковых были накрыты отдельно. Ох чего только там не было: от пирогов и пышек до языков и рыбы. На огромных подносах лежали куры, утки, гуси. Горой яйца и мочёные яблоки. Скалились в тушёной капусте щуки. Стояли соленья, брага, наливки, вина. Белели сальными боками куски свинины, манили окорока и говяжьи рёбра. Потом народ повалил на Пресню, там и так возбуждённый народ метался с еловыми ветками и зрел огненное действо. Поглазев на фейерверк, впархивающий в небе, топали к столам пропустить наливочки… Не скоро утих в тот вечер город. Веселье перекинулось в палаты. Но наперёд князь — кесарь подсунул ему пачку бумаг: «Не взыщи Пётр, надо». Под тёмными сводами сгустилась зловещая тишина. Но тот не стрелял вулканом, морщась шёл в свой кабинет — светёлку. Правда, подписывая ворчал: «Сюда вырвешься дух перевесть, а тут…» Ромодановский улыбался в усы и подкладывал под его очи новый лист. Крякал в кулак: «Сам приучил, когда ты тут идти прямиком пред твои очи. Чего ж теперича-то лаяться…» Пётр судорожно дёрнул шеей и углубился в чтение. Неделя, другая и снова в путь. Ближние бояре и министры не могли угнаться за царём. Его переезды были частыми и непредсказуемыми, они не могли угнаться за царём. Им доставался остывший след. Вот царя и караулили с делами. Вот князь — кесарь тяжело переступая с ноги на ногу, насупливая седые брови и пододвигал под его руку кипы документов. Пришли Стрешнев и Куракин тихими тенями стояли вдоль стены до знака князя — кесаря. А уж потом, дополняя друг друга, заговорили про офицеров иноземных, что приходилось нанимать и которые бежали при первой же опасности из русского войска, как тараканы. Что у себя они в низших чинах числились, а здесь всем галун офицерский подавай, а от капральских нашивок нос воротят. Пётр и сам всё это знал, от того раскурив трубку спрятался, раздираемый думами надвое, за клубы дыма. И бегут, и предают, и за дураков считают, канальи. Но кто будет строить каналы, шлюзы, доки? Кто обучать армию и флот? Надо, надо растить своих и будут они только не так скоро, как бы того хотелось Долог путь света, долог. Только вот поумнеет ли народ? Ведь дело его и чаяния доселе антихристовыми происками слывут. Разули бы зенки, вгляделись! О России думы его, о ней боль и тоска. Ан, нет, рогами в землю упёрлись, детей своих прячут, с боем приходится отправлять учиться.