Читать «Один талант» онлайн - страница 95

С возвращением отца в жизни стали проявляться другие люди. Они, конечно, были и раньше. Яша знал, как их зовут, что они едят и как ругаются. Но мать говорила: «Не с-с-смей слушать! Не с-с-смей п-п-повторять!» И Яша легко соглашался. Эти другие люди, особенно баба Таня, раньше называли их с Лёвкой байстрюками, мать – гулящей зайдой или ведьмой, а Зинку с Катей – шалавами.

Еще другие люди, особенно пацаны, дразнили Лёвку жидом, а Яшу – немчурой.

Но во всем этом не находилось обиды. Все эти «шалавы», «зайды», «жиды» были словами без значения. Они не были наполнены для Яши знанием, соотносимым с реальной жизнью. Интонация – да, имела значение. Да и то…

Много позже Катя расстраивалась из-за того, что ее дочь-первоклассницу соседка по парте назвала «сраной интеллигенцией». Не в сердцах, а вообще без задней мысли. В каком-то обыденном совершенно эпизоде. Вроде «Пойдем уже домой, сраная интеллигенция».

Катя сразу купила дочери новое пальто. И рассказывала потом, что постоянно заглядывала ей в глаза, чтобы найти в них затаенную, невысказанную боль. Но ничего такого не было. Дочь Маша пожимала плечами. «Ее оскорбили, а она не понимает! – сокрушалась Катя. – Это ж какая-то социальная ненависть! Это ж родители всё!»

Яша качал головой. Улыбался. А Катя сердилась еще больше.

А чего сердиться, если жалость, а не злость? Кто взрослеет раньше, первым получает кровь, а с ней национальность и все прочие осознания принадлежности. Первым взбирается на лестницу иерархии, чтобы с верхней ступеньки завидовать всем остальным, продолжающим играть и жить просто так. Взбирается еще, чтобы оттуда, как будто бы сверху, уже осознав свои кровные границы и мнимые часто преимущества, а с ними обязательно и неизбежность смерти, и все другие неизбежности, свои бедности, никчемности, орать от страха и одиночества, наслаждаясь унижением тех, кто по глупости своей или малости продолжает жить как ни в чем не бывало.

Жаль только, что этот крик кажется криком силы и победы, а потому догоняет почти каждого. И вслед за обидчиком жертва полезет-сунется куда-то наверх, чтобы с верхней ступеньки тоже орать. От страха и одиночества.

С возвращением отца, с переездом – бестолковым, забывчивым – других людей и мест, которые эти люди считали своими, стало больше. Мать и отец на улице, что называлась в народе Нахаловкой, были пришлыми. Хоть и построились не на пожарище, но все равно как будто заняли чужое, раньше бесхозное, а значит, принадлежавшее всем.

Получалось, что они присвоили траву, которую ела соседская коза. И воздух, которого стало не хватать для нормального дыхания полной грудью. «Мы, может, здеся картошку сажали. Мы, может, сараюшку сюда думали приделать… Ишь…»

Яшу рассматривали. И Лёвку, и Зину с Катей. Особенно же мать. Новые люди считали, что ей незаслуженно повезло, но долго счастье ее, гордячки (молчунья – значит, гордячка), не продлится. Укатают Сивку крутые горки. Еще запьет, забьет, скобелится еще, как пить дать. Потому что мужик ласку любит и чтобы дома все «по-людски». А ведь ясно слепому, только гляньте – нагулянные ж дети! Жидовый Лёвка, глаз маслянистый, нос торчком, а малец-то вообще… «Не подскажете, Анна, с какого года Яша-то ваш?.. Ой, дак это муж ваш чегой-то на войну так поздно пошел? Дак а как же это? Полицаем, что ли, где? Объясните народу по-соседски».