Читать «Один талант» онлайн - страница 174

А оленя он решил списать с баланса института и продать. В ресторан или в конюшню какого-нибудь феодала.

В поисках оленя Сергей Андреевич долго бродил по пустым полутемным коридорам. Нашел сторожа Густава Эриковича.

– А где олень? – строго спросил Сергей Андреевич.

– Козел, – грубо сказал сторож.

– Что вы себе позволяете, гражданин безработный?

– Козел, говорю, это был. Оленя продали еще до тебя. В пути… А нам привезли козла. Тебе ж без разницы, кого объявить лошадью, правильно?

– Как это «без разницы»? Как это «без разницы»? Император Цинь показывал именно оленя! В этом вся соль!

– Козел и евнух, – сказал Густав Эрикович. – У нас был козел. У императора Цинь – евнух. Разве император стал бы так унижаться? Это евнух его шалил. От безъяичности.

– В тюрьме сгниешь, – процедил Сергей Андреевич и стал звонить отцу.

Густав Эрикович пожал плечами. С самого детства он слышал такие угрозы. С тех еще пор, как маленьким мальчиком сказал одному королю, что тот ходит по улицам совершенно голым. Король давно умер, на смену ему пришли другие, не такие голые и не такие глупые. Мир менялся. В некоторых частях света он становился лучше, в других – хуже. Но Густава не взяли ни в одну школу и не приняли ни в один коллектив. Все ремесла, бизнесы и науки воротили от него нос. А женщины не выходили за него замуж.

Он мог только сторожить. Но того, что стоило сторожить, становилось все меньше. С другой стороны, тех, кто мог что-то уберечь, тоже почти не прибавлялось.

Густав Эрикович зашел в дежурку, которая была его домом. Здесь на раскладушке спал студент. Густав обменял его у стражей порядка на козла, прибавив бутылку водки и елку, которую все равно не для кого было ставить в холле института. Жандармы вернули парня целым и практически невредимым. Несмотря на сломанные ребра, всю дорогу из участка студент горланил: «Умчи меня, олень, в свою страну оленью!»

И всё это вместе взятое (и вместе отданное тоже) было, конечно, чудом.

Страна. Война

Дед хранил шинель, которая пахла войной. Ее чистили, летом вывешивали на балкон – на солнце, нежно упаковывали в специально сшитый чехол с кармашками. В кармашках лежал нафталин. Но шинель пахла войной.

Жили всегда тесно. И сейчас. Но обеденный стол – под белой крахмальной скатертью. Обед – поздний ужин. Dinner. И локти на стол – никто и никогда.

Оторванные от родины, которая то ли сама сгинула, то ли переродилась за двадцать лет, а то ли восстала из ада и пепла, они чувствовали себя сиротами. Город, куда дед вернулся с войны, почти не менялся. Но между ним и той родиной, что рухнула и вернулась, двадцать с лишним лет была граница.

Шинель пахла войной. И младший из них, тот, кому было почти сорок, достал ее из шкафа, из чехла. Надел и вышел на улицу.

Улицами своего города он возвращался на Родину. Радостно выкрикивал имя. И другие тоже выкрикивали. Единомышленники. Без улыбок и без зубов. Залитые яростью глаза. Биты. Он знал, что это народ. Рассерженный и отчаявшийся. Безработный, спитый, готовый на все – и на войну, и на то, чтобы смести эту чертову границу.