Читать «Один талант» онлайн - страница 167

А тот, у кого губы – лезвия, жена – из системной династии… тот, у кого дыхания, если выплыть и остаться рядом, только на восемь часов…

Тот, чьими ресницами была отравлена Катина кровь…

Тот, который ни разу – ни разочка! – ничего такого ей и никогда, потому что «слова лгут»…

…сказал негромко, но так, что всем-всем (министрам, капиталистам, телевизионщикам и всему международному сионизму) было слышно. Сказал негромко, потому что отчаяние – это окончательно и кричать уже не имеет смысла. Сказал Паше Михайлову: «Любимый мой…»

Погончики. Пиджачок.

Ну не смешно?

Король музыкальных инструментов

При Советах он заведовал складом музыкальных инструментов. Не мясокомбинат, но воровалось тоже хорошо. Легко. И люди все сплошь интеллигентные. Бедные, но ради «скрипочки для сына» готовые голодать на семьдесят рублей, откладывая двадцатку на переплату. Король любил их унижать. Такое наслаждение! Такое счастье было видеть, как эти грамотные суетливо краснеют, суют деньги, просят, лебезят. А он крученый был, скрипочки мог достать хорошие, не магазинные.

В конце восьмидесятых вообще расцвел. Братве сначала гитары импортные поставлял, потом машины немецкие стал гонять. Продавал той же братве. Вовремя сориентировался, бригаду крепкую-верную завел, чтобы, значит, в ногу со временем. За власть когтем зацепился. Одно время даже культурой заведовал. А потом уже всем – стройками, пароходами, железными дорогами, банками. Иначе как холуями вообще никого не называл. Это если вежливый был и в настроении.

А так вообще людей в упор не видел. Говорил, что у кого нет лишнего, тот – животное и должен жить, как животное. Жену где-то сгноил. Говорили, бил ее для развлечения. И прибил. Ну, или какой другой несчастный случай.

Три девки у него росли. Ганя и Регина запуганные были, но брехливые. Инстинкт самосохранения кого хочешь научит. Бывало, приходит он домой, а у Ганьки – подружки, так он ботинки снимет, в башку ими запустит, за волосы всех потягает, матом обложит, а потом довольный говорит: «Ну-ка, Ганька, расскажи, как папку своего любишь». Та слезы глотает, но мурлычет: «Люблю, как никто и никогда». Брешет, конечно, но жить-то надо. Мы его упрекали – мол, зачем так с детьми? А он нам по их этой общей программе: «Рот закрой! Если ты такой умный, чего такой бедный? Бабло побеждает зло! На кишках твоих тебя ж и повешу». Ну, такое…

Девки его быстро замуж выскочили. Ганька за албанца местного, а Регина за одного из братков. А ей без разницы, от кого по морде получать: от папаши или от мужа. Лишь бы деньги давали.

А младшая его, Кирка, та с характером была. Ты ей слово – она тебе десять. Ну, не успел Король ее толком запугать. Бизнес, то да се, закрутило. Росла как сорняк в поле. Оно и на пользу. Она и бояться его не боялась, а потому и ненавидеть не начала.

К старости Король устал, к лести привык. Думал, что задница у него – цветок благоуханный, все выставлял ее для поцелуев. Дошел до того, что решил, будто сам по себе ценен. Без бабосов, недвижимости и всяких офшорок. Сказал: «Ну-ка, девки, налетай-забирай! Кто обцелует папочку получше, тому и достанется». Ганька с Региной оттарабанили как по писаному. А Кирка плечами пожала. Промолчала по факту. Он ей: «Я тебя в Африку голой пущу! Землю жрать будешь!» А она фыркнула и за француза вышла. Уехала.