Читать «Один талант» онлайн - страница 155
Елена Викторовна Стяжкина
Злого нет. Но он говорит: «Это место личного солнца. Пусть будет твое. И где бы ты ни была, и сколько бы тебе ни было лет, и что бы ни носила ты в сердце, у тебя всегда будет место личного солнца. И совсем не обязательно, чтобы рядом были красные матрасы. И море, кстати, тоже… капец как не обязательно…»
Мой первый день в школе
Первого сентября я пошел в школу и предал Олю.
Мама сказала, что я хуже Павлика Морозова. Я спросил: «А кто это?» – но мама махнула на меня рукой и заплакала.
Я сказал: «Не плачь, очень тебя прошу!» Но у мамы не было слов. Ни для меня. Ни для вообще. Только для Оли.
Чужие дети – это ох как трудно. Я понимаю. Это мне и Оля говорила, и «та другая бабушка».
Я чужой. И Котя – чужой. Но Котя маленький, а маленькие еще не знают, чужие они или свои.
Когда мне было четыре года, я тоже был глупый. Глупый – это тот, кто всему рад.
Например, наш папа складывал чемоданы, а я прыгал рядом и думал, что мы едем кататься на лыжах.
Как раз была зима. А у нас море! Снег, если и идет, то реденький, как манная каша. Еще у нас асфальт и вместо природы – газоны.
Папа надел ботинки, куртку и…
– Хоть бы детей пощадил, – сказала Оля.
«Ща». «Ча» и «ща» пишутся с буквой «а». А слышатся с «я». Обманные буквы. Притворные. Взрослые. Их намного больше, чем детских. «Б» как «п», «и» как «ы». Зачем им обязательно надо быть на кого-то похожими? Я не знаю.
Я люблю букву «р». Но она мне пока полностью не далась. Писать я ее умею, а говорить – не очень…
– Пока, – сказал папа.
– А я?
– А вас я не бросаю. Я вашу маму бросаю.
– Куда? – спросил я. Меня, например, папа подбрасывал до потолка. А Котю – боялся. Котя тогда был совсем мягкий, почти пластилиновый и весь в сыпи.
– Не куда, а почему, – сказал папа. – Потому что не люблю.
– Сволочь, – сказала Оля.
– Угу, – сказал папа.
Я думал, что он покатается и вернется. Но папа не вернулся. А даже наоборот. Папа женился на Тае. Она давала мне поносить мотоциклетный шлем и рисовала на руках татуировки. Йодом. Они не сразу смывались. И «та другая бабушка» кричала на Таю. А Тая смеялась. Ей было наплевать. Она сама мне так сказала: «Наплевать и растереть».
Я попробовал. Это не очень интересно и не очень приятно: растирать свои слюни.
Мне не понравилось. Я, наверное, больше не буду.
«Ту другую бабушку» зовут Катя. И ее жальче всех на втором месте. На первом жальче Котю. Потому что меня «той другой бабушке» давали, а его – нет. Чтобы не травмировать.
Мы с Катей ловили рыбу и ездили в Париж. Рыба называлась «бычки». Париж я как-то не помню. А еще мы ходили в кино. Жарили картошку и сырники. Ждали кого-нибудь в гости. Папу, например. Но папа не приходил. Звонил только.
Катя была моя-моя. Самая моя. Но мы решили никому об этом не говорить, чтобы тоже не травмировать.
Катю я не предал. Это хорошо. А Олю – предал. Это плохо.
Мы уехали в самом конце лета. В таком самом-самом, что Катя на всякий случай записала меня в школу недалеко от ее магазина. Всякий случай – это такой приз. Как четыре туза в гадании. Всякий случай – это исполнение желаний. Может выпасть, а может и нет.