Читать «Долгие слезы. Дмитрий Грозные Очи» онлайн - страница 101

Пятнадцать лет без устали, тайно, и явно бился он с дядей не на жизнь, а на смерть, и не его вина в том, что дядя-то верную цену той битве сумел определить лишь в последние годы, когда уже нелегко ему было взять Юрия на копье. Заматерел он, шакальи ухватки сменил на волчьи, такую силу обрел в Орде, что ранее ни ему самому, ни иному кому и во сне не могло привидеться — шутка сказать: ханским зятем заделался!..

Но то, когда уже стало, а прежде-то — горько вспомнить, что перенес! Пятнадцать лет — постоянного страха и осознания собственной ничтожности, пятнадцать лет — словно и не жил, одной жаждой палим, как в нескончаемом, вечном похмелье, — то ли не плата за право убить?..

Не счесть, сколь раз сам смерти в глаза заглядывал, не счесть, сколь раз вроде бы и отчаивался бороться, случалось, готов был в ноги пасть Михаилу: «Пощади! Твоя воля…», ан тут же новой силой наливался, как жаром при лихорадке, точно и впрямь та борьба — худая болезнь, когда уж и сам над собой не властен. А сколь раз, когда тот Михаил, точно забавясь, на людях совестил да урезонивал его словами, хотя не единожды в праве и силе мог урезонить мечом, бежал по спине да из-под Юрьевых мышек липкий, вонючий пот, стыдный запах которого, казалось, слышали все округ; да, да, до дрожи в руках, до стука зубовного, до знобкого холода в чреве, до поноса, именно так — животно-мучительно боялся Юрий великого родича! Да, боялся, боялся, боялся — ан победил! Победил! Поверг в прах того, кого единственно трепетал на земле! Али не в том и есть высшая отвага да доблесть, чтоб устоять перед тем, кто сильнее и достойней тебя? Ведь только для глупых слава — безропотную чухну да безответных корел топтать на корысть и утеху ненасытным новгородцам! И не было в том для Юрия ни веселья, ни малой утехи. Какое уж здесь веселье, когда душа день и ночь скулит, точно кутенок без суки? Да кто б мог понять, как тяжко, как муторно, как несносно жить с вечной тоской в душе оттого, что знаешь про слабость и трусость свою, а главное, и твой ненавистник, может быть один в целом свете, ведает про ту твою трусость и слабость и потому живет себе в царском покое, смеясь над тобой, ни на ноготь не веря, что ты, трусливый и слабый, все же сумеешь осилить его…

Так отсмеялся!

И пусть теперь слабые да неудачливые судачат промеж собой — им вечная воля и страсть судачить-то втихомолку, пока их за язык не возьмут! — что, мол, не по чести, а хитростью, обманом да подкупом перед татарами свалил он Тверского, — что проку в том суесловии? И пусть злорадствуют, поминая, как бил его тот Тверской и под Москвой, и под Бортеневом, да вся-кий-то раз, как доводилось встречаться им ратями в чистом поле, — али память-то та серебряная? Ну какой ныне толк в той памяти? Да, бить-то он, может, и бил (как ни хочется, а того из жизни не выкинешь!), да вот только до Юрьева сердца достать руки у него оказались коротки! А он, Юрий, до самого сердца его проник, до осклизлых дымящихся потрохов — то-то же!..