Читать «Anamnesis morbi. История болезни» онлайн - страница 11
Александр Светин
Древний лифтер понимающе ткнул пальцем в кнопку первого этажа:
— Хреново кому-то?
— Еще нет, но ща будет! — оптимистично пообещал Петрович и хищно посмотрел на старца.
Дедок испуганно умолк. Лифт в последний раз издал звук делающего себе сеппуку самурая и замер. Мы прибыли.
Приемное приветствовало нас воплями, доносящимися из смотровой.
«Орет — значит, дышит… по крайней мере, выдыхает», — промелькнула мысль.
Вопли были выразительны по интонациям и похабны по содержанию. И удивительно знакомы…
В смотровой нас встретила ехидная улыбочка доктора Симакина:
— Орлы! И двух минут не прошло! Долго тренировались?
— Каждую ночь по три часа… а еще отрабатываем удары ногами по почкам. Показать? — деловито осведомился я и изящно отвел ногу.
Петрович украдкой показал Симакину средний палец правой руки. Тот хмыкнул и приглашающим жестом указал на кушетку с возлежащим на ней телом.
Тело принадлежало Савоськину. Савоськина знала вся больница: каждые два-три месяца этот сорокалетний юноша предпринимал попытку покончить с собой на почве очередной несчастной любви. Как можно догадаться, до сих пор эти попытки успеха не имели.
Вот и теперь, судя по окровавленной левой руке, наш Казанова тщетно пытался вскрыть себе вены. Но, поскольку это больно, все свелось к десятку неглубоких царапин. Неэстетичный вид крови Савоськина огорчил, и он знакомой тропой помчался в ближайшую больницу. То есть к нам.
— И кого тут реанимировать? — мрачно поинтересовался я у Симакина.
— Меня! — вместо коллеги ответил умирающий Савоськин и улегся поудобнее.
Я решил быть недобрым:
— Савоськин, она тебя бросила?
— Бросила, Палыч… стерва такая. А я ей даже стихи писал… два! Хочешь, прочитаю?
— В другой раз. Бросила, значит. А ты, стало быть, опять себя порешить захотел?
— А зачем мне теперь жить? — резонно удивился Савоськин.
— И в самом деле. А скажи мне, Савоськин, как ты себя убивал… в этот раз?
— Ну, взял я на кухне ножик… Раз резанул, два резанул. Больно, …ь! Водочки выпил, чтоб не так болело. Еще порезал немного. Гляжу, крови набежало. Ну, я еще водочки… Потом она кончилась, я оделся и к вам.
— К нам-то зачем? Ты ж помереть хотел, а мы ведь не дадим!
Савоськин задумался, рассматривая исцарапанную руку.
— Рука болит. Полечите. Все равно нынче не вышло.
— Слышь, Савоськин, — встрял в нашу душевную беседу Петрович, — совет хочешь?
— Хочу! — всхлипнул самоубийца-неудачник.
Петрович навис над ним и провел пальцем по боковой поверхности Савоськиной шеи:
— Ты в следующий раз вот тут режь! И ножичек-то наточи…
Доктор Симакин заржал. Савоськин с минуту переваривал полученную информацию, а потом начал вопить. Он вопил о том, как не любят его женщины и врачи-реаниматологи. О том, как суров и несправедлив к нему этот гребаный мир. О том, как омерзительно и трудно резать себя тупым кухонным ножом… и как никто в этом мире не ценит его стараний. О том, как содрогнутся все, узнав о его кончине, и зарыдают в голос, и будут кусать себе локти, но будет поздно. О том, как болит его рука и надо бы перевязать, и где тут у нас сортир…