Читать «Безвозвратно утраченная леворукость» онлайн - страница 60

Стал бы он, если бы все сложилось как полагается, ученым, математиком, профессором математики? Наверное, нет, но уже малолеткой в сложении больших колонок цифр он оказывался лучше кассирш, да и потом, в гимназии, когда время стало уходить на разные капризы и нужно было его наверстывать, он спокойно, без усилий и хлопот прорабатывал за две недели годовой курс математики. Но самым великим его даром была храбрость, в храбрости он себя полностью реализовал, профессором и чемпионом отваги он стал уже смолоду. То, что он не боялся плавать и нырять на самых больших глубинах и в водоворотах, — это пустяки. То, что двенадцатилетним мальчишкой он прыгал на полудетских лыжах с большого трамплина в Малинце, — это пустяки. То, что с десятиметровой вышки в бассейне он бросался в воду с такой отчаянностью, будто хотел упасть как можно больнее, — это пустяки. Десятки, сотни подобных выходок, скачков, пируэтов над пропастью — это пустяки. Но ведь он не боялся даже Рекса фотографа Виселки.

Рекс фотографа Виселки был грузным бернардином размерами с упряжную лошадь. Кроткое, спокойное и добродушное животное на грани слабоумия. Пёс-старпёр. С ангельской покорностью он терпел целые поколения чудовищ (маленьких мальчиков) и бестий (маленьких девочек). Чудовища и бестии досаждали ему, тянули за шерсть и за уши, орали во все горло, папочки чудовищ и бестий орали еще сильнее, посредством безотлагательной порки заставляли чудовищ и бестий образцово позировать, мамочки чудовищ и бестий становились на их защиту и начинали рыдать — Содом и Гоморра. Пес был терпеливым свидетелем этих ежедневных падений человечества, позволял делать с собой все что угодно, не жалуясь сносил унижения, когда ему примеряли солнечные очки или пляжные шляпы, без сопротивления позволял себя запрягать и угрюмо тащил по парковым аллейкам диковинную коляску, которой правило умильное чудовище или заливающаяся счастливым смехом бестия. Он ежедневно вставал, ежедневно шел на работу, ежедневно возвращался, ежедневно ел, ежедневно засыпал.

Но периодически ему надоедала удушающая монотонность, периодически, каждый квартал, каждые несколько месяцев, он впадал в отчаяние, что-то в нем лопалось и его охватывало бешенство. Рекс фотографа Виселки высвобождался тогда из самых крепких привязей, перепрыгивал самые высокие ограды и, точно злобное кровавое привидение, кружил по окрестностям. Из его глотки извергался смертоносный хрип, глаза светились, точно кладбищенские галогены, черная пена облепляла морду. Никто, даже фотограф Виселка, не осмеливался тогда к нему приближаться, никому это, впрочем, и не приходило в голову, при виде него все убегали, захлопывались все двери и ворота. Зверь, гонимый неведомым отчаянием, яростно атаковал мир, поднимал великий бунт, финалом которого должна была стать смена существующего порядка. Жизнь ведь не может пройти в позировании для инфантильных фотографий, жизнь может быть настоящей. Пес вылущивал голову из ошейника повседневности, и его встречало то, что встречает каждого, кто пробует вытащить голову из ошейника повседневности, его сдавливала огненная петля безумия. Тогда он бежал без цели, оказывался на опустевших дворах, пропадал в лесных чащах, выл, наводя ужас, под башней костела.