Читать «Безвозвратно утраченная леворукость» онлайн - страница 13

Хорошо вдут здесь увлекательные истории, захватывающие рассказы о ночных кошмарах или страшной неутолимой жажде, веселые байки о разнообразных способах укрывания бутылок от страдающих жен, о невозвратимых потерях и утратах. Отчаянье и плач, ликование и смех. Малолетние наркоманки напевают в душевой упаднические песенки, мурашки бегут по телу, все прекрасно, только спасения ждать неоткуда.

Я странствую по больничному коридору, подвергаясь магическому обаянию среднего медицинского персонала, и через некоторое время, кое в чем сориентировавшись, начинаю рассчитывать на помощь психолога. Беседа с психологом — думаю я — должна мне помочь, после беседы с психологом, кто знает, может быть, даже директора издательства «Знак» мне удастся описать. Да, несомненно, психолог, человек образованный (зеленые глаза, коса до пояса, год рождения на глаз эдак шестьдесят восьмой), успокоит мою смятенную душу, подскажет, что делать и с чего начать. И сразу же после завтрака я встаю в очередь к психологу с косой. Выстаиваю очередь, и ют я уже под дверью кабинета, но, как всегда, мне не везет. К несчастью, передо мной в очереди стоял Ендрусь Паркетчик, и беседа его с психологом оказалась хоть и короткой, но столь важной, что после нее психолог с косой прервала работу на неопределенный срок. Дело в том, что Ендрусь психологу с косой ответил вопросом на вопрос. «Почему вы пьете?» — спросила она. «А почему вы не пьете?» — парировал он, на чем все и закончилось.

Небольшой рассказ о трясущихся руках

Руки у меня трясутся от страха перед самим процессом письма. С тех пор как я научился писать, у меня начали трястись руки, и не тряслись они у меня только тогда, когда я был неграмотным, то есть в первые семь лет жизни, хотя кто знает, может, и тогда они у меня уже немного тряслись, не помню; я помню тысячу подробностей из самого глубокого детства, порой мне кажется, что помню серый цвет стен родильной палаты, стоящее там оборудование, безжизненную улыбку акушерки, измученной многочасовыми родами, но вот тряслись ли руки у меня, новорожденного младенца, сразу же по прибытии на этот свет, я не помню. В любом случае, руки у меня начали дрожать еще задолго до того, как различные жизненные обстоятельства — как сказал бы Конвицкий — заставили меня поглотить несколько цистерн крепкого спиртного. Руки начали у меня дрожать еще задолго до того, как я опрокинул первый в жизни стакан, начали дрожать, когда я попытался написать первую, а точнее, вторую букву в своей жизни.

С первой буквой, буквой А, худо-бедно, но как-то дело у меня пошло, а вот на второй букве, S, я хорошенько завяз. Одолеть и в письменном виде увековечить первую гласную мне удалось, а вот с первой согласной я никак не мог справиться. В особенности венчающий эту букву враждебный клюв-заковыка был для меня абсолютно непреодолим. В связи с этим и первое обычно выводимое каждым поляком на бумаге слово As оказалось для меня чем-то таким, что не удавалось ни освоить, ни осилить.