Читать «Безвозвратно утраченная леворукость» онлайн - страница 100

И мы таскали бидоны, полные первоклассного корма для скотины; остатки бульонов, крупников, эскалопов, бигосов, салатов и ромштексов превращались в однородную массу с незабываемым запахом. Подвалы Водолечебного дома пахли, как содержимое кладовой, на многие годы снабженной всем необходимым, а когда танцевальная музыка наверху стихала и вслед за ней начинали звучать приглушенные томные такты, мы, даже не пытаясь хотя бы для виду обуздать паническую спешку, как ошалелые взлетали по лестнице. А потом стояли в наполненных жирным блеском дверях, ведущих из подсобки (у Деды Диди уже тогда было крайне ограниченное поле зрения, он, как подсолнух, поворачивался к тому, на что смотрел, объясняя, что это все равно как если бы он смотрел через две водопроводные трубы, и кто знает, не оказалось ли тогда, в темном дымном зале, его точечное, хорошо наведенное зрение хоть единственный раз для него полезным), мы стояли в толпе официанток, официантов, кухарок, поваров — и все напряженно смотрели на далекий подиум, где в углу подергивалась испуганная танцовщица, кожа на ее плечах лоснилась умеренным богемическим блеском. Она и вправду, как сказано в Писании, одета была в гиацинт и пурпур и, возможно, даже была позолочена золотом, да только где уж ей, бедняжке, до великой распутницы, где уж ей до распутства, хоть какого-никакого, хоть до самого малюсенького. Но хотя танец смущенной чешки вообще-то не предвещал ничего дурного, пани Оглендачева, однако же, была права, потому что погибель все равно пришла. Простая, как воздух, и неумолимая, как нехватка воздуха. Погибель пришла, как речная волна, потому что погибель, как речная волна, была вечной.

Неиссушимая добродетель порядка

Если б я не был уверен, что делаю это последний раз в жизни, то отступился бы и делать ничего не стал, но поскольку я в этом уверен, то предпринял сие богоугодное дело и упорядочил библиотеку.

У меня имелся определенный план нового книжного порядка, но поскольку любая физическая работа ослабляет мой мозг, реализация плана не была четкой. Снятие с полок, предварительное стирание пыли, затем стирание тщательное, затем стирание одержимое и стирание маниакальное при помощи специально для маниакального стирания предназначенного веничка, дальше отбор, упаковка в коробки, после смены концепции распаковка коробок и повторная упаковка, но уже чего-то другого, ликвидация мертвых вторых рядов, перетаскивание громоздящихся на полу стопок, разрушение искусных конструкций, возведенных много лет назад в каждом углу, обнаружение хитрых тайников с нелегальной литературой, письмами, фотографиями забытых возлюбленных, которые давно уже поумирали от старости, раскурочивание стен, сложенных из лютеранских календарей, обнажение фундаментов, сооруженных из произведений Герцена, срывание обшивок из издательских серий и, наконец, размышление, что оставить в Кракове, что вывезти в Вислу, а что отдать на съедение вечно алчущим чтива коллегам из «Тыгодника Повшехного». Все это было свыше моих сил — свыше сил, понятное дело, душевных, потому что, благодаря унаследованной от Старого Кубицы бычьей силе, физически я был в состоянии свою скромную книжную коллекцию одолеть. И тем не менее заключительные, послеобеденные и вечерние этапы работы я выполнял в полном бреду, темное марево пыли окутывало мое стокилограммовое тело, квазибытовой прах въедался в мозг. Но что уж содеял, то, очумелая голова, содеял, и теперь после короткого, но интенсивного реабилитационного периода пытливо анализирую результаты.