Читать «Родословная абсолютистского государства» онлайн - страница 245

В настоящий момент необходимо рассмотреть практические последствия этого сочетания для структур российского государства. Вплоть до своего последнего часа царизм оставался, по сути, феодальным абсолютизмом. Даже на завершающем этапе своего существования он продолжал политику территориальной экспансии. Сибирь вышла за пределы реки Амур, в 1861 г. был основан Владивосток. После 20 лет кровопролития в 1884 г. была присоединена Центральная Азия. В Польше и Финляндии была усилена административная и культурная русификация. Более того, институционально государство в некоторых значимых отношениях было мощнее, чем когда-либо было любое западное абсолютистское государство, потому что оно дожило до эпохи европейской индустриализации и смогло импортировать и применить к своей пользе наиболее современные мировые технологии. Государство освободилось от сельского хозяйства, продав свои земли, только лишь для того, чтобы укрепить свое значение в промышленности. Традиционно оно обладало шахтами и металлургическим производством на Урале. Теперь оно финансировало и сооружало большинство железнодорожных систем, которые заняли второе место в расходах государственного бюджета после вооруженных сил. В российской промышленности преобладали государственные контракты—2/з инженерной продукции было заказано государством. Тарифы были чрезмерно высокими (в 4 раза выше немецкого или французского уровня и в 2 раза – американского), так что местный капитал критически зависел от государственного надзора и защиты. Министерство финансов управляло заемной политикой Государственного банка для частных предпринимателей и установило контроль над ним и над золотыми запасами. Таким образом, абсолютистское государство стало основным двигателем быстрой индустриализации «сверху». В эпоху laissez-faire начала 1900 гг. такому чрезмерному экономическому влиянию не было аналогов на развитом Западе. Комбинированное и неравномерное развитие создало в России колоссальный государственный аппарат, контролировавший и удушающий все общество ниже уровня правящего класса. Именно государство интегрировало феодальную иерархию в бюрократическую систему, инкорпорировало Церковь и образование, а также подконтрольную промышленность, породив колоссальную армию и полицейскую систему.

Этот позднефеодальный аппарат, конечно же, был детерминирован ростом промышленного капитализма в конце XIX в., так же как и абсолютистские монархии на Западе в свое время были детерминированы ростом торгового капитала. Однако парадоксально, что российская буржуазия оказалась политически намного слабее, чем ее предшественники на Западе, хотя она опиралась на гораздо более сильную экономку, чем та, которую имела западная буржуазия в переходный период в своих государствах. Исторические причины этой слабости хорошо известны и рассматривались снова и снова в работах Троцкого и Ленина: отсутствие ремесленного сословия, несколько крупных предприятий, страх перед беспокойным рабочим классом, зависимость от государственных тарифов, займов и контрактов. «Чем дольше на восток Европы, тем в политическом отношении и слабее, трусливее и подлее становится буржуазия», – объявлено в первом манифесте РСДРП. Российское абсолютистское государство, однако, не избежало влияния класса, который стал его замкнутым и робким приложением, вместо того чтобы стать его антагонистом. Точно так же, как продажа постов в предыдущую эпоху была чутким показателем подчиненного присутствия торгового класса в западных социальных формациях, так и пресловутые бюрократические противоречия между двумя столпами российского государства – министерством внутренних дел и министерством финансов-стали показателем влияния промышленного капитала в России. Уже к 1890 г. между этими двумя центральными институтами существовал постоянный конфликт [495] . Министерство финансов проводило политику, которая была созвучна ортодоксальным буржуазным целям. Его фабричные инспекторы поддерживали работодателей, которые не шли на уступки требованиям рабочих о повышении зарплаты; они были враждебны по отношению к деревенским коммунам, которые являлись помехой на пути к свободному земельному рынку. Вынужденное бороться с министерством финансов, министерство внутренних дел было озабочено сохранением политической стабильности в феодальном государстве. Помимо прочего оно должно было предотвращать общественные беспорядки или социальную борьбу. И для достижения этих целей была создана огромная репрессивная система шпионов и провокаторов. Вместе с тем МВД мало сочувствовало корпоративным интересам промышленного капитала. Поэтому оно заставляло работодателей идти на экономические уступки рабочим, чтобы те не предъявляли политических требований. Они пресекали любые забастовки, которые в любом случае были незаконными, но хотели, чтобы полицейские офицеры постоянно находились на фабриках, чтобы знать условия работы на них и удостовериться, что они не спровоцируют взрыв. Естественно, работодатели и министерство финансов сопротивлялись этому. В результате началась борьба за контроль над фабричной инспекцией, который министерство финансов удержало только после достижения договоренности о сотрудничестве с полицией. Министерство внутренних дел с бюрократическим патернализмом присматривало за сельскими общинами, с которых оно, а не министерство финансов, собирало налоги, и рассматривало их как оплот традиционной лояльности и барьер против революционной агитации. Комедийной кульминацией этих контрастов стало изобретение министерством внутренних дел полицейских профсоюзов и институционализация трудового права палачом Плеве. Бумерангом этого эксперимента вернулась зубатовщина, которая породила Гапона. Примечательно и важно, что в этой бредовой финальной попытке абсолютистское государство, которое в разное время включило знать, буржуазию, крестьянство, образование, армию и промышленность, создало даже собственные профсоюзы под эгидой самодержавия. Грамши резко заметил: «В России государство было всем, гражданское общество было первобытным и студенистым» [496] , что являлось сущей правдой.