Читать «Родословная абсолютистского государства» онлайн - страница 109
Перри Андерсон
Скрытый сдвиг фокуса очевиден в книге. Так, Макиавелли определяет две главные основы правительства – «хорошие законы» и «хорошая армия»; но он сразу же добавляет, что до тех пор, пока принуждение создает законность, и не наоборот, он будет рассматривать только принуждение. «Основой же власти во всех государствах – как унаследованных, так смешанных и новых – служат хорошие законы и хорошее войско. Но хороших законов не бывает там, где нет хорошего войска, и наоборот, где есть хорошее войско, там хороши и законы, поэтому минуя законы, я перехожу прямо к войску» [220] . Возможно, в наиболее известном пассаже «Государя» он повторяет тот же самый концептуальный сдвиг. Он утверждает, что закон и сила – способы поведения соответственно людей и животных, и правителю следует быть «кентавром», сочетающим то и другое. Но на деле, королевская «комбинация», обсуждаемая им, совсем не кентавр – получеловек-полуживотное, а – вот он, немедленный сдвиг, – сочетание двух животных, «льва» и «лисы» – силы и обмана. «Надо знать, что с врагом можно бороться двумя способами: с помощью законов и с помощью силы. Первый способ присущ человеку, второй – зверю; но так как первое часто недостаточно, то приходится прибегать и ко второму. Отсюда следует, что Государь должен усвоить то, что заключено в природе и человека, и зверя. Не это ли иносказательно внушают нам античные авторы, повествуя о том, как Ахилла и прочих героев древности отдавали на воспитание кентавру Хирону, дабы они приобщились к его мудрости? Какой иной смысл имеет выбор в наставники получеловека-полузверя, как не тот, что Государь должен совместить в себе обе эти природы, ибо одна без другой не имеет достаточной силы? Итак, из всех зверей пусть Государь уподобится двум: льву и лисе» [221] . Страх подданных всегда предпочтительнее, чем привязанность; насилие и обман лучше законности позволяет их контролировать. «О людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива <…> любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно» [222] .
Эти общие предписания были фактически внутренними правилами мелких тиранов Италии: они были далеки от реалий значительно более сложной идеологической и политической структуры классовой власти в новых монархиях Западной Европы. Макиавелли плохо понимал огромную историческую силу династической легитимности, на которой был основан развивающийся абсолютизм. Его мир был миром преходящих авантюристов и самонадеянных тиранов итальянской синьории; его путеводной звездой был Чезаре Борджиа. Результатом ученого антилегитимизма Макиавелли был его знаменитый «техницизм», защита сомнительных с моральной точки зрения средств для достижения обычных политических целей, лишенная этических ограничителей и императивов. Поведение государя могло быть только каталогом вероломства и преступлений, как только все устойчивые юридические и общественные основы господства были разрушены, а аристократические солидарность и верность аннулированы. Для более поздних эпох это отделение феодальной и религиозной идеологии от практического осуществления власти казалось секретом и величием Макиавеллевской мысли [223] . Но фактически в его политической теории, очевидно нововременной в ее приверженности рациональности, существенно недоставало непротиворечивой объективной концепции государства как такового. Его словарь постоянно тасует термины
