Читать «Любовь и голуби (сборник)» онлайн - страница 264

Когда уходит такой художник, как Володя Гуркин, что-то происходит и с театром. Такое безвременье, рвется традиция русского психологического театра. До следующего большого художника. Мы все шутили с Володей: оденем тебя в халат, поставим второе кресло рядом с Островским, посадим у Малого театра. Удивительное внешнее сходство, и Володя тоже русский национальный писатель. После его ухода мир для меня страшно сузился.

Самое удивительное было в его поведении, когда пришла болезнь. Было видно, что он тяжело болен, на премьере его последнего фильма «Люди добрые». Он отходил от людей, которые спрашивали его, что с ним. Он просто возмущался, не хотел, чтобы его жалели, проявляли заботу, и ушел с банкета. Как-то позвонил мне, когда, казалось, пошел на поправку: «По моим планам, мне бы еще лет тринадцать жизни достаточно. Для того, чтобы сделать театр в Черемхово». Он мне звонил из экспресса в аэропорт, когда полетел в Черемхово. И вдруг такая фраза: «Сверлит мысль, что я могу умереть в любой момент». Ни с того ни с сего. Мы никогда не говорили о смерти, когда он болел. И он не поднимал эту тему. Потом был звонок из больницы, он говорил, что все хорошо, что Катя, Люда здесь, с ним, что они пойдут в ресторан… В этих его последних словах было столько любви к жизни и трагического предчувствия…

А недавно Володины земляки разбили сквер в центре города и поставили памятник героям его пьесы «Любовь и голуби». Этот сквер уже называют сквером любви. Володя как никто верил в бессмертие души, и поэтому мне кажется, что он смотрит откуда-то сверху и смущенно улыбается.

Александр Козловский

О любви к людям – ближним и не очень

Во второй половине 70-х годов прошлого века, когда я учился на сценарном факультете ВГИКа, у руководителя нашей мастерской была популярна фраза: «Он не любит людей». Если учебная работа отражала негативные стороны нашего тогдашнего бытия, то звучала эта фраза, и это был почти приговор.

В начале 80-х, когда я увлекся театром, один известный драматург в частной беседе сказал примерно так: «Когда я сижу в последнем ряду партера на премьере своей пьесы и вижу, как зрители в едином порыве достают платочки там, где у меня самого подступали слезы, когда они смеются там, где я сам улыбался, я их всех безумно люблю. Но каждого в отдельности задушил бы не задумываясь».

Наш общий друг Михаил Зуев спросил меня однажды: когда мне лучше пишется – днем или ночью? Я, не задумываясь, ответил: «С утра. Пока я еще люблю людей». Владимир Гуркин любил людей безусловно и вне зависимости от времени суток. Я никогда не видел его раздраженным, брюзжащим или даже просто недовольным кем-то. В нем содержался неисчерпаемый источник оптимизма, непоколебимой внутренней уверенности, что все будет хорошо. Все его пьесы наполнены этой уверенностью, пронизаны этим духом.