Читать «Любовь и голуби (сборник)» онлайн - страница 260

Эта комедия стала и счастьем, и бедой Володи. Он и потом писал интересные пьесы, но к ним театры относились с интересом умеренным: мол, хорошо, но не напишешь ли что-нибудь вроде своих знаменитых «Голубей». Увы, «что-то вроде» было не для него. Гуркин как всякий настоящий художник, жил по своему внутреннему графику, постоянно искал и в жизни, и в профессии новое – процесс творчества для него был куда важней, чем успех. Он не хотел и не мог повторяться. Надеюсь, к его пьесам режиссеры еще вернутся.

А где-то в начале нулевых Володя совершил невозможное: он возродил Омскую лабораторию. До сих пор не могу понять, как ему это удалось. Все вокруг изменилось, люди с чинами, деньгами и связями даже не пытались повернуть течение жизни вспять – а добрый, мягкий, не слишком практичный Гуркин сумел, лишний раз доказав, что человек, идущий вперед, в конце концов все-таки осилит дорогу. На мой взгляд, это был просто подвиг.

Года два назад Володя сказал мне, что хочет создать всероссийскую школу драматургии. Я ответил, что в паре с ним готов на любую авантюру. Не сложилось…

Когда болезнь уже держала его за горло, он позвонил и сказал, что болен раком, но сдаваться не собирается, будет лечиться, и школу драматургии все равно организует. Он и в Сибирь-то полетел по этим делам.

Обратно не вернулся.

Хочется верить, что такая школа все-таки рано или поздно возникнет и, вполне по справедливости, будет носить Володино имя.

Виталий Зикора

С Володей Гуркиным я знаком с 1966 года. Мы вместе поступали в Иркутское театральное училище. Володю в этот год не взяли – уж очень он был юн – и предложили приехать на следующий год. Когда он поступил, мы с ним очень сдружились. Сколько бессонных ночей мы провели в разговорах, гуляя по улицам Иркутска и по набережной реки Ангары…

После училища мы вместе играли в иркутском ТЮЗе, а иногда одни и те же роли. Потом жизнь нас раскидала: Володя с семьей уехал в Омск, а затем в Москву. Оказался в Москве и я. Опять судьба свела нас вместе, и жили-то мы по соседству на Чистых прудах – он работал тогда в «Современнике», а я во МХАТе им. Горького. Намыкавшись по углам и общагам, Володя наконец-то получил квартиру на «Семеновской», а я на «Бауманской» – опять соседи. И встречи наши никогда надолго не прерывались. Нашим любимым местом встречи стало кафе «Грабли» на «Семеновской». Так что мы на них наступали не реже трех раз в неделю, а потом, во время Володиной болезни чаще и чаще.

И вдруг беда проклятая. Володя должен был ставить во МХАТе им. Горького спектакль по повести В. Распутина «Последний срок», но страшная болезнь разрушила все планы. Володя посещал больницу, лечился, он верил, хотел верить, что победит этот проклятый рак. Но было уже поздно. Господи, я видел, с каким мужеством Володя доживал свои последние месяцы. Он никогда не ныл, не жаловался, не проклинал, он улыбался при встрече со мной и даже шутил – ничего страшного, старик, там наших много, скучно не будет. Я ставил себя на его место, и у меня внутри все холодело, я понимал, что так высоко держаться я бы никогда не смог. Володя внешне не отличался стальным и суперсильным характером. Он был фантазер, хохмач, лирик и очень мягкий человек. Я говорю «был» и ловлю себя на страшной мысли: «был». Теперь, вспоминая Володю, мы будем говорить о нем в прошедшем времени: был, помню, смеялся, смешил, жил. И только в сердце моем он есть и останется живым, таким, каким я его сейчас вижу. Пока я жив сам.