Читать «Адвокат философии» онлайн - страница 119

232. Чем жива душа русского человека?

В этом вопросе всегда было много пафоса, много бахвальства, много самомнения и национальной гордыни, переходящей в самобичевание. Но было и много правды, высокой лирики и подлинного человеческого достоинства. Верно одно: русский человек устроен несколько иначе, нежели его «антропологические» собратья по «всемирной культуре». Отличия можно перечислять до бесконечности, в чем нет нужды; таково дело культурологов, геополитиков, этнопсихологов, антропологов, историков, писателей, политиков. Но мало кто замечал философический способ жизни русского человека. Возможно, именно здесь кроется ответ на вопрос, почему же в России так мало философии западного типа. Дело не в особой ментальности или прочих душевных свойствах народа, а в том, что тут явлен иной тип философии, иная репрезентация философского дискурса, в которой жизнь и философствование становятся едва различимыми вещами. Жизнь переходит в философию, а философия – в жизнь: «философский текст» создается самой жизнью живущих. У других народов культура – алиби философии: там скорее философия – алиби культуры. «Загадочная душа» загадочна потому, что чревата жизненными срывами в философию и философскими срывами в жизнь. Нельзя сказать, что русский человек жив философией, он ее совершенно не знает; но сама жизнь организована по некоторым философским принципам. Это невозможно, но потому такая невозможная жизнь в России. На Западе есть философия и есть жизнь, есть философия жизни; все это разные вещи. В России нет ни жизни, ни философии, а есть только философия как жизнь и жизнь как философия. Вот такая отечественная философия жизни, которой во всем блеске жизненной эрудиции владеет самый маленький человек в России.

233. Изменилось ли что-то в самих основах бытия?

По-прежнему светит солнце; люди рождаются, любят, страдают, надеются и умирают. Все это относится к разряду обычных и банальных вещей круга нашей жизни. Если особенно не доверять экологам, то ни свет, ни вода, ни «твердь земная» не изменили своей сути. Антропологическая порча не затрагивает самих сущностных оснований бытия. Они попросту вечны. Сказанное не значит, что мир не меняется: он меняется только лишь в социальной перспективе, которая игнорирует удивительный факт бытия как такового. Почему она его игнорирует? Потому что не знает, что с ним делать. Неумение видеть неизменность бытия порождает бесконечную суету социальных проектов, как правило становящихся социальными утопиями. Невоплотимость утопии порождает множество социальных неурядиц, бед и катаклизмов, из которых соткана человеческая история. Могло бы быть иначе? Могло, но лишь в одном случае: если бы миром правили философы.

234. Мог бы мир быть иным?

Этот, в сущности, праздный вопрос, кочующий от одного философского текста к другому, выводит, однако, на действительно важную проблему взаимоотношения мира и бытия. Есть такие ракурсы данной проблемы, как возможные миры, множественность миров, иной мир. Но нет и не может быть даже и речи об ином бытии, множественности бытия. Бытие едино и единственно, и такова его единая единственность дает потенциальную возможность для самых невероятных вариаций на тему множественности миров. Про бытие кроме того, что оно есть, и сказать больше нечего. Ни происхождение, ни сущность, ни судьба бытия не являются в строгом смысле философскими вопросами и относятся скорее к области псевдофилософской или околонаучной эзотерики. Ни понять, ни познать бытие невозможно, можно только молчать и удивляться, если поймать «метафизическую волну». В состоянии захваченности бытием открывается то, что мир таков, каков он есть, он не может быть и не будет другим, поскольку другого мира, вне этого, наличного, просто нет. Это не истина материализма и атеизма; это – бытийная истина, в свете которой открывается удивительная единственность мира. Мы можем, конечно, желать иного и лучшего и приписать миру массу злокачественных атрибутов (конечность, бренность, тщетность, порочность и проч.), но все они не схватывают самого существа мира, в свете бытия столь же таинственного и непостижимого, как и «сотворившее» его бытие.