Читать «Любовь преходящая. Любовь абсолютная» онлайн - страница 49

Париж. Зима.

Господина Ракира и Госпожу Венель сменил Кондорсе.

Когда Господин Бог тосковал по морю, то шел к витражу на фасаде вокзала Сен-Лазар, который в освещенные часы походил на аквариум.

И разбивать зеркальную гладь ему уже не хотелось.

Его мать отводит текучую хрустальную портьеру и устремляется к нему, на каникулы.

Впрочем, он очень скоро перестал считать ее своей матерью.

Когда она появлялась, в ней было слишком много от сирены.

И ждал он ее в часы, которые слишком ярко фосфоресцировали.

Приметил же он, что она ему не родная мать, особенно по ее пугливой походке в лучах электрического света.

Скорее — мать-опекунша.

Ночник не боится ни других ламп, ни звезд.

Жена ланпольского нотариуса была из тех мест, где с заходом солнца передвигаются, освещая себе путь железными фонарями, подобно пяденицам, что пугливо несут на себе чудесную и страшную жертву собственного свечения.

И голова ее — едва заметно, но с неукоснительной точностью — покачивалась, склоняясь перед очарованием пылающих стекол.

От которых, однако, пушок шелкопряда на ее белой муфте не золотился.

И скользила она быстрой волной муара, как меховой кожеед.

Или как голова павлина, или точнее, как робкая голова ужа, поскольку эгретка стеклянных нитей, по мере увеличения амплитуды, выдавала дрожание.

Эмманюэль особенно быстро определял, что зверь, вкрадчиво скользящий по льду меж розовых вересков — геральдический.

Горностай.

Возможно, зверек боится его, лицеиста полицейского вида.

Боится себя запятнать?

Горностай — зверь весьма неопрятный.

Сам себе белье драгоценное, но без смены, а посему моет себя на себе же своим языком.

Гаргантюа определил бы его так:

— Птенец, способный глубоко проникать.

Но «мартовская кошка» его расцарапала, подпиливая свои ногти лишь для других горностаев.

В тот день, когда Эмманюэль, обращаясь к Варии, сказал не «Маман», а «Мадам», она предложила ему, на выходе из Кондорсе, «почасовой фиакр в Лес» или отдельный номер.

И подумал он вовсе не об инцесте, а о мгновенном возрождении жизненных функций нотариальной супруги.

— Главное, — решился он, — с раками.

К отдельному номеру Вария уже была подготовлена читальной комнатой в Ланполе.

Она позаботилась дать пять франков кучеру, не иначе как, чтобы купить его молчание.

Хотя, в этом случае, ей следовало взять у менялы монету поменьше, но золотую.

Как водится, по лестнице гостиницы они поднялись не вместе.

— Официант, накройте на троих, — произнесла Госпожа Жозеб. — К нам еще собирался присоединиться Господин в зрелых летах…

— Украшенный, — шепнул Эмманюэль.

— …Спросит нас? Спросит даму и лицеиста? Удивительно, что его все еще нет. Официант, накройте на троих. Мы его подождем.

— За обедом, — сгладил напряженность Эмманюэль.

Обед оказался прескверным, а любовь не состоялась вовсе, так как им оказали честь самой новой газовой печкой.

Господин Бог был окроплен лаковым фимиамом.

Они лишь осмелились на скомканный поцелуй — при оплате счета.

И все.

Хотя в номере был диван.

Вария откинулась, полулежа, обнажив подвязку плоти чуть выше подвязки чулка.