Читать «Милый дедушка» онлайн - страница 9

— Там был один, — выкладывал душу Саня. — Та́к на вид, ничё вроде. Заслонку вовремя не сменил, начальник приходит: кто? Молчит. Он ко мне. Ты, значит, не поменял? Говорю: ну я. Кому еще, если двое нас всего. Думал, тот-то обидится, что я на себя взял, а он ничё. Обрадовался, похоже.

— Эт так! — усмехался Витька. — А ты-то как ожидал?

— Иль еще взять. Ты его, допустим, жалеешь, а он тебя же с того боку и ударил. Это как?

— Да ладно ты, Саня, — успокаивал Витька. — Давай я за белой сбегаю. А? Не возражаешь?

Саня колебался. И выпить хотелось, душеньку поотвести, и поговорить. Но и чуял: нельзя, не надо бы, нехорошо по сложившимся обстоятельствам. И он, Саня, помотал большою своей головой: нет-нет, Витя, не надо, нет!

Витька потух, загрустил, однако домой в одночас не ушел: еще побыл. Не из-за выпивона же, дескать, явился он сюда.

— А вот, к примеру, баба, — спустя время спросил у Сани. — Красивая, ага… А ты узырился на нее, и интересно: а что у ней, к примеру, в кишках?! Бывало у тебя? Или взять камень да в окно-то чьё и зафитилить? А? Нет?

Саня засмеялся.

Витьке понравилось, что он засмеялся, и он прибавил, будто подводя завершающую черту:

— Ладно. Не тужи, мужик, по бабе — бог девку даст!

Ночью Саня ходил в туалет и слушал, как стучит по листам и подсолнухам дождик… Возвращаясь, он толкнул плечом подсолнух у дорожки, и тот, как живой человек, отодвинул ему с дороги тяжелую повисшую голову.

Утром было хорошо, свежо. На пожелтевших листиках смородины, на нежно-лохматеньких кронах укропа посверкивали водяные бисеринки.

Пора было копать картошку.

Володя с большими, оказалось, хлопотами и стояньем в очередях Катю свою схоронил.

После похорон вышел на работу. Обвыкал помаленьку.

Иной раз в слесарке никого, он в бильярд сам с собою. Учился.

По воскресеньям ездил на кладбище. Брал бутылку красного и поминал Катю в одиночку. Оградку ставить не разрешили по новому закону, можно, конечно, было и где-то кому-то сунуть, вырешить оградку, но он не захотел, все едино, подумал, ладно, ладно, какая разница. Сколотил скамеечку и сидел-посиживал, глядел на могилу да на сто́роны. Это странно, но у него и с сестрою после Катиной смерти отношения попрохладнели. Боялась, может: раз теперь одиночник он, к ее семейству начнет лепиться, а у них, дескать, своих забот полон рот, без него. Так что тпру, мол, постой, распрягай коня. Но он, Володя, хоть и догадался, а на сестру родную не шибко… того. Обиделся. Один дак один! Ему уж казалось, Катя была женщина необыкновенная, второй такой не сыскать, что бабам, коих он лично видел и самолично близко знавал, до нее, до Кати, как до… до той вон синей звезды! Ему казалось, что и сам он тоже Катю всерьез любил и что жили они душа в душу.

— Лежи, — говорил он, когда бутылка с портвейном опустевала под лавочкою. — Лежи себе пока.

Когда трава пожелтела, прижалась получше к замерзающей холодной земле, когда после снег выпал, Володя-электрик ходить на кладбище перестал.

Шел октябрь, а ночная смена выходила вечерами с лопатами чистить дорожку — от двери до самых наружных ворот. Отмыв фильтры, оттелефонировав сводку на Центральную, сидели за переходным дураком, за разговорами-историями коротали уютно темное время. Вот один руки-ноги потерял на войне, Кузминична рассказывала (мотористка), жил, значит, в инвалидном доме, а про себя ничего жене не сообщал. Не схотел ейную жизнь портить. А та возьми да в военкомате нечаянно узнай. Приехала через столько-т лет, увидала его — и в рев. А он ей речет: ты не мучься зря-то, я тут неплохо живу, а лучше, как, значит, воскресенье, ты детей навроде на прогулку по лесочку вон тому вон проведи. А я, дескать, погляжу на их, какие они сделались. И вот она водила. Дети-то не знали. Она водит, а он глядит. Водит, а он глядит. И каково — обводила всех взглядом Кузминична, — каково вот оно было ей и каково ему?!