Читать «Евтушенко: Love story» онлайн - страница 31

С течением времени в евтушенковский дом стали вхожи, дневали там и ночевали Владимир Соколов, Евгений Винокуров, Роберт Рождественский, Григорий Поженян, Михаил Луконин, Юрий Казаков, Михаил Рощин, Владимир Барлас, художники Юрий Васильев и Олег Целков, актеры Борис Моргунов и Евгений Урбанский, само собой — Белла Ахмадулина, студенты Литинститута.

Евтушенко пожизненно любит свой дом: «Дом наш был маленький, двухэтажный, с деревенским деревянным крылечком, выходившим во двор. Дом давно не ремонтировался, штукатурка с него обсыпалась, и мальчишки, когда собирались клеить нового бумажного змея, выдирали из его облупленных боков пожелтевшие дранки. Но для нас здесь все было полно необъяснимого значения: и таинственный запах сырых сараев, и такой неожиданный на крыше крыльца маленький подсолнух с серебристым пушком на жесткой зеленой коже, и длинный стол, вкопанный под тополями, на котором по вечерам раздавался стук деревянных бочонков лото с полустершимися цифрами на крошечных днищах, и мерцающие под водосточной трубой отшлифованные и закругленные водой розовые кусочки кирпича, и темно-зеленые осколки бутылочного стекла — “морские камешки” Четвертой Мещанской. <…> На Четвертой Мещанской жили самые разные люди: водопроводчики и парикмахеры, официантки и грузчики, часовых дел мастера и фрезеровщицы, банщики и инженеры. Они одалживали друг у друга стулья и рюмки, бельевые прищепки и галстуки, ходили друг к другу позвонить по телефону, посмотреть телевизор или набрать в ведро воды, когда в одном из домов портился водопровод. По утрам они встречались в магазине, подставляя “авоськи” под картошку, глухо стучавшую по наклонному деревянному лотку; а вечерами — на лавочках во дворах и на родительских комитетах в красно-кирпичной школе, где они неловко сидели за партами, изрезанными нашими перочинными ножами, и говорили о нас, детях Четвертой Мещанской».

Это кусок ранней, дебютной прозы, рассказ «Четвертая Мещанская», но были, разумеется, и стихи — «Марьина Роща» (1972):

Марьина-шмарьина Роща. Улицы, словно овраги. Синяя мятая рожа ханурика-доходяги. Здесь у любого мильтона снижен свисток на полтона, а кобура пустая — стырит блатная стая. Нет разделений, — кроме тех, кто стоит на стреме, и прахаристых паханов — нашенских Чингисханов. Финка в кармане подростка, и под Боброва прическа, а на ботинке — зоска, ну а в зубах — папироска. ……………………… Норовы наши седлая, нас приняла, как родимых, школа шестьсот седьмая — школа неисправимых. Жили мы там не мрачно — классные жгли журналы и ликовали, как смачно пламя их пожирало. Плакали горько училки, нас подчинить не в силе, — помощи скорой носилки заврайоно выносили. ……………………… Милая Марьина Роща, в нас ты себя воплотила, ну а сама, как нарочно, канула, как Атлантида. Нет, мы не стали ворами нашей Москвы престольной, стали директорами школ, но — увы! — пристойней. Даже в ученые вышли, даже летим к созвездьям, даже кропаем вирши, даже в Америки ездим. Но не закормит слава, словно блинами теща, — ты не даешь нам права скурвиться, Марьина Роща. ………………………… Поняли мы в твоей школе цену и хлеба и соли и научились у голи гордости вольной воли. И не ходить в хороших ученичках любимых тем, кто из Марьиной Рощи — школы неисправимых.