Читать «Перламутровая дорога» онлайн - страница 55

Ждана всё-таки больше занимало и беспокоило другое. Люди неизменно видели в нём то, что сами безуспешно пытались обрести. Сложно сказать, был ли он таким безусловным счастливчиком и баловнем судьбы, каким представляли его окружающие. Возможно, что да, и, наверное, оттого, что не придумывал для себя ничего такого, что было бы невозможно осуществить или требовало исключительных условий и обстоятельств. Разве что-нибудь нужно человеку для счастья? Скорее наоборот, правильнее говорить о том, что для этого ему не нужно…

Впрочем, счастье, как всякая непредсказуемая и случайная величина подчиняется своим, вероятностным законам. И Ждан, как и любой другой, был неспособен на них повлиять. Но вот то, что действительно отличало его от прочих, состояло в отсутствии страха перед небытиём, ему была несвойственна боязнь потеряться, раствориться, навсегда исчезнуть. Исчезнуть в этом пугающем мраке, где нет оранжевого солнца, голубого воздуха и цветущей земли, и где не существует ни памяти, ни воли.

Ждан снова представил освещённую сцену и артиста в чёрном фраке. Но на этот раз его лицо не было таким потерянным и читал он так любимое Жданом стихотворение Афанасия Фета: «Не жизни жаль с томительным дыханьем…» «А, пожалуй, что нет никакой цветущей земли и голубого воздуха, как и нет никакого артиста с полукруглой уютной сценой!» Эта мысль поразила его тем, что даже не требовала для себя подтверждений – все окружающие Ждана люди не замечали того, что так тревожило и проникало в его душу: ни струящегося голубого воздуха, ни пробудившейся цветущей земли, а, томимые свободным временем, сбивались в небольшие стайки и подолгу играли в преферанс, рассказывая друг дружке всяческие небылицы.

«Ты, Ждан, опять же не лучше их, и тоже придумал себе очередную небылицу», – голос артиста звучал теперь совсем тихо, словно бы доносился из суфлёрской будки, и его с трудом можно было узнать. – «Спроси любого из своих знакомых картёжников, существует ли твоя цветущая земля?» Артиста на сцене, действительно, уже не было, и всё её пространство теперь занимал световой конус, вбирающий в своё прозрачное тело хаотично кружащиеся пылевые блёстки, из-за чего он очень напоминал некое подвижное живое существо. «Опять позволяю обманывать несуществующим самого себя, – усмехнулся Ждан. – Лучше бы, право, присоединился к картёжникам, для своей же пользы. А цветущая земля, глина, песок и камни, усыпанные изумрудной травой, неприметными стелящимися цветами и радужными мхами – живут только в моей памяти, и для других людей всего этого просто не существует. Странная штука воображение, не менее странная штука – память, и у всех она устроена по-разному. Кому-то память открывается «элизиумом теней», к кому-то стучится пеплом Кааса, кто-то и вовсе безмятежно смотрится в неё, видя в ней лишь сегодняшнее своё отражение». Для Ждана было совершенно очевидно, что люди меж собой прежде всего разнятся своей памятью, её способностью отбирать и удерживать то, что наиболее полно отвечает их природе. Память можно было бы определить как эмоциональное воспроизведение событий, если бы не её способность менять перспективу их восприятия, всякий раз представляя иначе и контекст, и подоплёку, и действующих лиц. Память есть у вещей, явлений и стихий, нет её только у небытия. Без памяти не бывает ни самоощущения, ни сопричастности. Человек страшится потерять память, страшится исчезнуть, заблудиться в памяти других, наверное, поэтому, он выдумал про посаженное дерево, выращенного сына и написанную книгу.