Читать «Три метра над небом (сборник)» онлайн - страница 14

– Задушишь, дурак. А народ увидит? А как твоей жене скажут, что ты со мной целуешься?

– Задушу и в реке утоплю.

Сцепившись в тугой узел, мужик и баба упали в сторону от лесенки, ведущей вниз, к реке.

Только птицы всполошились, и стали кружить над кустами. Да пастух, что пас коров недалеко, услышал стоны и охи.

– Бога на них нет. Сношаются где попало.

И погнал стадо подальше. Нечего скотине слушать эту похабщину.

Прошло минут тридцать. Птицы успокоились, ветви кустов перестали трястись и стоны прекратись. Только из-за реки доносилась песня. Хриплый мужской голос выводил:

– Прощайте, скалистые горы, на подвиг Отчизна зовет…

– Вишь, как Мишка выводит. Значит, накосил травы на всю зиму.

– А у Мишки хрен толще?

– Кто о чем, а вшивый о бане. Не в толщине дело, дурак.

– Пошла ты.

Обиделся Федул и ни с того ни с сего заехал ладонью по щеке Федоры.

– Ага, – радостно отвечала она на удар, – бьешь, значит любишь.

Село! А церковь снесли. Бога позабыли.

До речки они не дошли, опять подул ветер, и с неба начало накрапывать.

Пока Федул ходил к реке за вёдрами, его жена и её сын успели проснуться.

– Мать, чего это со мной?

– А что?

– Ног не чувствую.

– А ты потри их: затекли, наверное. У меня так бывает. Кровь застоялась.

Сын в плач. Воет и слёзы по щекам размазывает.

А у женщины голова гудит и тошнит её. Верные признаки сотрясения мозга. Беда. Но, как говорится: пришла беда – отворяй ворота.

Уходя из дома, Федул искурил самокрутку. И все бы было ничего, но газета, из которой он её скрутил, иссохла так, что ломалась. Покурил и по давней привычке не выбросил окурок в ведро или хотя бы в окно, а положил на подоконник у занавески. Она тоже солнцем выжжена. Тлел, тлел окурок и поджог ткань, а она уж вспыхнула.

Пожар в деревне издревле страшнее Мамаевого нашествия. Тут пожарных нет. Народ из села уехал утром на покос, остались старики и дети малые.

Как раз к тому часу, как мать и сын очухались, окурок-то и запалил занавеску.

– Сева! – кричит Парасковья, – горим. Бежать надо, а не то заживо сгорим.

– Батя прав, дура ты мамаша.

– Твой батя неделя как уж в лесу болтается. А тот, которого ты отцом называешь, нас и подпалил.

– Идти не могу. Сгорю же.

А огонь разгорается, он уже лижет дерево. А оно сухое, лето вёдренное, вот все и высохло.

Соседка, что с курами, как мы знаем в это время выходит из кустов, а другая спит без задних ног. Другие сельчане в селе остались далече, и пока о начавшемся пожаре не знают.

Так и выходит – спасайтесь, граждане сами.

С гудящей головой Парасковья встает и делает единственно верное: она плескает из бадьи водой на огонь. Мал и слаб он, потому этого хватило, чтоб он потух.

Пар с дымом наполняют избу, не продохнуть. Тут женщина поступает неверно. Она распахивает окно. Чистый воздух, богато обогащенный кислородом, вливается в избу и огонь, затухавший уже, вспыхивает. Воды больше нет и нечем его залить.