Читать «Огарки» онлайн - страница 18

Скиталец

Князь дознался-догадался, Посадил Ваню в тюрьму…

Князь хочет вырвать у него признание. Он говорит:

Гей вы, слуги мои, слуги, Слуги верные мои, Вы подите — приведите Ваньку ключника ко мне!

Голос запевалы взвивается высоко, звонко и размашисто:

Ой, ведут-ведут Ванюшу! Ветер кудри Вани вьет…

И Ваня перед смертью своей жестоко вонзает в сердце врага роковую правду:

Целовала-миловала! Называла «милый мои»! Вместе спать с собою клала…

Льется все тот же мотив, эпически простой, печальный, оплакивающий. Глухо, как отдаленная гроза, плывет неясная октава.

Как повесили Ванюшу На пеньковой на петле!.. —

повествует тенор.

Огарки любили эту песню: она будила в их душе что-то глубокое, родное.

А княгиня молодая Умирает на ноже… —

размашисто откликнулись они запевале.

Но Толстый, раскрасневшийся от вина, уже не был способен к лиризму; его распирало от веселости, ему хотелось озорства.

Все вертится на ноже!.. —

радостно пел он в неуместном восторге. Со стаканом в руке, с веселой и озорной улыбкой на румяных губах, он тотчас же запел новую песню, беспечную, веселую…

Аристотель мудрый, Древний философ…

Гусляр и хор подхватили:

Пропил панталоны За сивухи штоф!

Голоса у Толстого не было никакого, но пел он задорно, остроумно и великолепно декламируя:

Цезарь — сын отваги И Помпей-герой…

Хор грянул:

Пропивали шпаги Тою же ценой!..

Толстый царил… Толстый дирижировал. Морда его то сжималась в кулак, то снова разжималась…

Папа Пий девятый И десятый Лев…

Хор не давал ему докончить и, чокаясь между собой, пел:

Пили доппель-кюммель И ласкали дев!..

Толстый всех уверял:

Даже перед громом Пьет Илья-пророк…

Хор добавил:

Гоголь-моголь с ромом Или чистый грог!

Все уже постукивали каблуками и кулаками. Глаза огарков сверкали, щеки горели. Тогда гусляр как-то особенно забористо ударил в струны.

Чарочки по столику похаживают, Пьяницы бородушки поглаживают! —

звонко запел Михельсон, поглаживая бороду. Толстоголовый Новгородец тоже демонстративно теребил рыжий клок на своем подбородке.

— Толстоголовый! Лезгинку! — кричали другие.

На середину комнаты выскочил пьяный Новгородец. Гусляр заиграл лезгинку.

Новгородец пустился танцевать. Огарки мерно хлопали в ладони. Лица их были серьезны.

Толстоголовый танцевал безобразно. Видно было, что о лезгинке он не имел понятия, и почему ее любил — оставалось тайной.

Он был смешно пьян, телодвижения выходили у него преднамеренными, заранее обдуманными, неудачными, и вся тощая фигура его — в синей блузе, подпоясанной ремнем от чемодана, в традиционных огарческих обрезках, с толстой стриженой головой и близорукими глазами в очках — очень мало шла к лезгинке.