Читать «На хуторе Загорье» онлайн - страница 23

— Ну, мам, ты-ы с хитрецой, право! Молодец ты у нас!

— Да нет же, Шур! Правда, я так подумала!..

История с кличкой для теленка — «Брама», такова. Отец купил теленка-бычка у того самого Абрама в деревне Мурыгино, у которого работал в кузнице исполу. Тут же и «окрестили» бычка Абрамом. Но когда об этом узнал Александр, то посоветовал кличку изменить, посчитав бестактностью такое решение. И сказал что-то вроде: «Вдруг, случится, тот Абрам пожелает в гости к нам? Неудобно как-то!» Вот тогда-то, по его, Александра, предложению, и выправили кличку из «Абрама» в «Браму» по имени какого-то божества.

Вспоминается письмо брата Константина. Писал он мне с Кубани, где жил и работал вскоре после войны:

«Живем хорошо. Богачества нет, но едим вволю. Люди стали веселее. Есть у нас сыночек Василечек. Он совсем еще карапуз, ему лишь пять лет. Но вот, понимаешь, уже говорит и знает «трактор», «комбайн», «Победа», «радио» — и все ему понятно, все как и должно быть. А я, глядя на Василька, вспоминаю наше детство: ельник да куча песка у колодца, крашеные яички на день пасхи. Вот и все, что видели и чем жили. До чего ж убогой была наша жизнь!»

Да, так оно и есть. Хотя знаю я и помню, что жили еще хуже, беднее нас. Ведь «тетка Дарья», о которой упомянул Александр Трифонович в поэме «За далью — даль», — это ведь тоже отзвук детства: Дарья Федоровна, жена нашего соседа Алексея Ивановича. Ее образ и ее имя как символ крайней бедности брат носил в себе всю жизнь. Мне же в детстве казалось, что слова из некрасовской поэмы «Осилило Дарьюшку горе…» как бы предпосланы нашей загорьевской тетке Дарье.

Очень рано проникнувшись сознанием людского горя, тогда еще, в начале двадцатых годов, Александр достал где-то книгу рассказов С. Подъячева. Один из его рассказов, названный автором «Жуть», был прочитан у нас вслух. Надо думать, читал он его уже вторично, то есть сначала про себя, а потом уж для нас. В этом рассказе автор поведал читателю о себе, о своей жизни писателя-самоучки, жизни действительно жуткой. Все мы, слушавшие, были поражены беспощадной правдой той «Жути».

Появившиеся в двадцатые годы новые книги советских писателей: «Чапаев» Фурманова, «Цемент» Гладкова, «Железный поток» Серафимовича, «Дело Артамоновых» Горького, печатавшиеся отдельными главами в газете «Беднота», Александр читал с особым, самозабвенным пристрастием. Прочитывались все эти произведения также и Константином, а потом, случалось, братья обсуждали их между собой, делились мнениями. Втягивал Александр и меня в чтение и, помню, настоятельно советовал прочесть «Железный поток». Я тогда так и не осилил роман, что огорчило брата.

В общем, перечислить все книги, известные четырнадцати-пятнадцатилетнему Александру, просто невозможно — их прошло через его руки до удивления много: и Гашек, и Чехов, и Демьян Бедный, и Сейфуллина, и Иван Молчанов, и Орешин, и, конечно же, Есенин. И совершенно точно, что чтение для Александра являлось не чем-то вроде времяпрепровождения, а именно главным источником познания жизни: прошлого, настоящего, грядущего.