Даль была в неоглядных сугробах белых,А дорога пока на кальке.Вот тогда-то в бригаде ребят умелыхПоявилась Чернова Валька.Уступает версты тайга не щедро.Здесь особый нужен закал.И косились на Вальку столетние кедрыИронически, свысока.У девчонки глаза — не глаза, смородина,Век глядел бы, да сердца жалко.Разгорелись смуглые щеки с мороза,Без анкеты ясно — южанка.Не вязалась как-то она с палаткою,С ветром встречным, с тайгой нехоженой,Слишком хрупкая, слишком яркая,На других девчат не похожая.Труд в бригаде, как радость, делили поровну,Но сибирский январь жесток.Иногда отодвинет парень в сторону,Скажет: — Дай, помогу чуток!—Не сдавалась.Сердилась: — Где ж равноправие!—Не сдавалась, со всеми шла,Поднимала лопатою мерзлый гравийИ мозолям счет не вела.Становилась даже как будто выше.Трудный день угасал сурово.У костра вспоминала родные вишни,О дорогах мечтала новых.Лишь для слабых мир необъятный узок,Настоящее счастье сложно.И весной прошли лесовозы с грузомПо шоссе, что в тайге проложено.Хороша Сибирь! А люди какие!Вальке с ними жить и тревожиться.Написала маме в далекий Киев:«Я теперь навсегда таежница!»
Брови тоньше хвоинок сосновых…
«Брови тоньше хвоинок сосновыхИ темней соболиных мехов».Сердце тянется снова и сноваК неоконченным строкам стихов.Позабыть бы давно их, и точка.Разве мало на свете других?Что мне в этих доверчивых строчках,Привезенных из дальней тайги?Издалека, из синей тревоги,Из забытого детского сна,Где в распадках медвежьи берлоги,Где хозяйка всему — тишина.Где доныне живет на заимкеТа, что парня любого смелей,Та, чьи брови тонки, как хвоинки,Та, чьи брови темней соболей.Ей сродни и ручьев перезвоныИ прохладные поросли мхов.Сердце тянется снова и сноваК неоконченным строкам стихов.
Олени
От лишней суеты или от лени,За что уже кляла себя не раз,Я столько лет не видела оленей,Не видела больших печальных глаз.И вот они идут тропой таежной,Раскинув бархатистые рога,И сердцу больше помнить невозможно,Что мне другая радость дорога.
Глухомань
Над Саянами солнце проснуться готово,Заревая туманится рань.Кто придумал такое удачное слово,Кто тебя окрестил, глухомань?Глушь манит… Значит, бьется в озерные чашиВетровой налетающий хмель,Значит, снова встречают смолистые чащиОткрывателей новых земель.Значит, снова костры полыхают в распадках,Значит, снова поют провода,Розовеют рассветы на белых палатках,И упрямо растут города.Край сибирский, какой тебе гордости боле?Было время, тоску затаив,Шли к тебе не своею, а царскою волейОба каторжных деда мои.Прогремев кандалами по снежным дорогам,Принесли только горе с собой.Край таежный, я знаю — ты встретил их строгоПересыльной, нелегкой судьбой.Но ты дал им больших расстояний тревогу,Что звенела в метельной гульбе,И не веря ни аду, ни раю, ни богу,Вдруг поверили деды тебе.И осталась в крови сила властного зова,Шепот сизой сосновой хвои.Ты зовешь, глухомань, меня снова и сноваВ необжитые дебри свои.Ты зовешь. Ты уже никуда не отпустишь,В сердце свежесть твою берегу.Счастья жизни моей там истоки и устья,Где остались следы на снегу.
