Читать «Ночь после выпуска (сборник)» онлайн - страница 145
Владимир Федорович Тендряков
И я должен был избегать встреч с родителями учениц, уже вошедших в пору любовных томлений и подходящих к оной.
А домой наведывались любопытствующие и беспардонные соседи, прикрывающиеся маской сочувствия и доброжелательности, норовили решить со мной всепланетный вопрос о нравственном падении в наш суетный и греховный век.
Жена, и в покойное-то время постоянно ожидавшая беды, теперь валялась с примочками и припарками. Удушливо пахло лекарствами.
Выпроводив, соседей, закрывшись, забаррикадировавшись, я, недостойный воспитатель, недостойный отец, наступал на дочь:
– Кто он?
В подурневшее, опухшее от слез, пятнисто-красное лицо:
– Кто он, развратная девка?
И деревянное молчание, и мертвенное равнодушие опухшего лица, и взгляд в сторону затравленных красных глаз. Безобразна и бесчувственна – ни слова в ответ.
Бронзоволосое чудо! Прозрачная молочность кожи, ясная голубизна глаз, неистощимый родник радости… Все, что было, обман. Истинный вид, вот он – безобразна, бесчувственна.
Кто?.. Он неожиданно сам явился ко мне на дом. Крутые плечи, боксерская прическа, до зелени бледное лицо, увиливающий взгляд.
– Я люблю ее. Мы любим… – бессвязная сентиментальная дребедень, взятая напрокат из душеспасительных романов, готов, видите ли, жениться, «благословите, батюшка»!
Учитель физкультуры! Новый удар в спину. Если бы ученик, то к прежнему позору не прибыло бы – моральное разложение как было, так и есть, только до конца выявлено. Но учитель!..
Я представил, каким кипящим фонтаном забрызжет на меня наша директриса. Под ее ногами загорится земля: морально разложились в школе не только ученики, но и учителя! Директриса постарается выскочить из пламени, сунуть туда меня.
Готов жениться, великовозрастный дурак! Готов, будто не знает, что это вопреки законам, писаным и неписаным. Невесте же всего шестнадцать, ни один загс не оформит брака. Готов – ишь ты, самоотверженность! И увиливающий взгляд, и губы дрожат – знает, кошка блудливая, чье мясо съела, пока не поздно, пришел с повинной.
– Я люблю ее… Мы любим…
Этому Казанове с боксерской прической повезло. С общего согласия роно, директрисы, да и меня тоже решено было не раздувать сыр-бор, а потому Казанову уволили с преподавания физкультуры с нелестной, но, однако, не убийственной формулировкой, предложили исчезнуть из возрождающегося города Карасина. И он поспешно и охотно это сделал.
– Я люблю… Мы любим…
Где уж. С тех пор от него ни звука.
Я сам настаивал, чтоб Веру исключили из школы. Да и как иначе? Могла ли она снова сесть за парту? Ученики глядели бы на нее, как на воплощенную непристойность, презрительно и вожделенно. Я же должен был как-то показать, что не мирволю, наоборот, резко осуждаю поведение беспутной дочери. «На том стою и не могу иначе!»
Не мог, да, признаться, и не хотел. Родник счастья… Как я ее любил! В душу плюнула… Я перестал разговаривать с дочерью.
Ребенок прожил два месяца и умер. Вера устроилась учетчицей на автобазу.