Читать «Ночь после выпуска (сборник)» онлайн - страница 121

Не осуждал, но и не соглашался с ним, не хотел ему верить.

Моя мать ни разу не погладила меня по голове, постоянно мне напоминала, что я «хлебогад», «прорва», «постылое семя». Отец под пьяную руку из меня «давил масло», не помню, чтоб он когда-нибудь купил мне обливной пряник. И что я не «хлебогад», не «прорва», а человек, от которого можно ждать хорошее, убедил меня Иван Семенович Граубе. От него я впервые получил подарки, и не обливные пряники, а валенки и полушубок. Из-за него даже мои родители стали глядеть на меня с надеждой: «Колька-то ужо-тко в люди выйдет».

И вот, оказывается, валенки, полушубок, апостольская возвышающая доброта неспроста… «Семейка разбойничков, донага на морозе разденут и пуговицу от рубахи отдадут…»

Я не хотел верить Сукову, но задуматься он меня заставил.

Иван Семенович содержал школу на деньги своего брата, сам находился на его содержании.

Почему этот брат, известный миллионер-капиталист, помогал учить бедных, даже покупал им валенки и полушубки?

Был слишком добр?

Может, он и разбогател-то от своей доброты, а не оттого, что притеснял трудовой народ?

Я не знал, любить мне или ненавидеть Ивана Семеновича. Время от времени я голосом Ивана Сукова сам себе задавал беспощадный вопрос: «Кто тебе дороже – Иван Семенович Граубе или революция?»

«Проведи подготовочку…»

Носить в себе тяжелые сомнения и скрывать их от Тани – значит не доверять ей, значит заранее записывать ее в число врагов. Я обязан раз и навсегда выяснить с ней все начистоту. Раз и навсегда, без «подготовочки»!

Село внизу рассыпалось раскаленными на закате крышами, и лежала в берегах тяжело-ртутная река.

Таня слушала меня, низко наклонив голову. Был виден ее прямой пробор в темных волосах, полоска известково-белой кожи.

На содержании… От доброты ли содержал? От доброты ли разбогател?.. Почему таких добреньких подмела революция?..

Таня слушала меня и не возражала, сидела с опущенной головой.

– Таня, ты должна выступить!

Она подождала, не скажу ли я еще что-нибудь, спросила в землю:

– Против кого выступить?

– Вот те раз! Говорил тебе, говорил!..

– Против отца выступить?

– Таня: или – или!

И она подняла голову, блестящие недобрые глаза, придушенный голос:

– Скажи, я честный человек?

Я не сразу ответил, я боялся подвоха.

– Молчишь? Может, ты сомневаешься в моей честности?

– Нет! Нет! Не сомневаюсь!

– А я добрая?

– Да.

– А я умная?..

– Да.

На секунду замялась и спросила все тем же глухим голосом:

– Ты… любишь меня?

Впервые произнесено это слово! Я выдохнул сипло:

– Да.

– Так вот, все во мне от отца! От него честность, доброта и ум, какой имею. Если от таких отцов дети станут отказываться, знаешь… мир, наверное, тогда выродится.

И встала, хрупкая, легкая, непрочно связанная с землей, плечики вздернуты, тонкая косица падает по узкой, жесткой девчоночьей спине, остроносое лицо заносчиво отведено в сторону. Она не хочет со мной больше разговаривать, она сейчас уйдет от меня, от нас!.. И я выкрикнул:

– Кто тебе дороже, отец или революция?!

– Знаешь… На провокаторские вопросы не отвечаю.

«Провокаторский…» Этого слова я тогда еще не знал, она при мне его ни разу не произносила.