Читать «Спокойных не будет» онлайн - страница 30

Человек, если он настоящий, цельный, совершив поступок, не должен сожалеть о содеянном и однажды принятое решение обязан считать единственно правильным. И я ничуть не раскаиваюсь, что приехал сюда. Наоборот, во мне все более крепнет чувство не то что превосходства или тщеславия, но достоинства. Уважать в себе человека — это надо заслужить. Каждый, оставаясь наедине с собой, обязан признаться, чего он стоит в жизни...

Мысли — о чем бы я ни думал — неизменно приводили меня к одному и тому же, к исходному в моей жизни — к Жене. Что она сейчас делает? Может быть, собирается на вечеринку, стоит в своей комнатке перед зеркалом, прихорашивается, воюет со своими волосами, которые ей не подчиняются. Или готовит учебные задания. Или отправилась в «культпоход», как она именовала посещение театра, выставки... И наверное, не одна, и, конечно, он пойдет её провожать, и, возможно... Что-то обожгло внутри до мучительной боли... Нет, нельзя думать об этом, на чувства эти наложен строжайший запрет. Иначе не сладишь с собой: ревность изгложет душу, обессилит. Но ведь мы женаты. Дает ли нам право быть свободными в своих поступках расстояние, разъединившее нас? Не знаю.

Я вернулся в палатку и подбросил в печку дров. Потом разбудил Петра Гордиенко, передав ему утомительную роль истопника...

Под утро Трифон,- дежуривший у печки, задремал. Он сидел на пенечке, склонив голову на койку, где спала Анка, и всхрапывал. И мороз по-хозяйски завладел нашим жилищем, раскидал повсюду горсти изморози. Она лежала на одеялах сизым ворсистым плюшем, от нее исходило ледяное дыхание.

Встали все сразу, как только «судья» Вася воскликнул:

— Трифон дрыхнет, печка замерзла!

Трифона едва растолкали, он пробормотал, покачиваясь, не в силах разлепить глаза:

— Вот жрет дрова, проклятая! На минуту только и забылся, а она уже пустая... Сейчас.

— Влепить ему три наряда вне очереди!—подсказал Серега Климов.— Пускай знает на будущее, как морозить товарищей но освоению сибирских рек! Петр, распорядись...

Илья Дурасов выполз из дальнего угла, развязал тесемки наушников под подбородком.

— Видим твои старшинские замашки, Серега! Выходи на улицу...

Трифон растопил печку, сразу стало веселей от шума огня и треска поленьев.

Выходить не хотелось, мы не выспались, холод еще бил крупной дрожью.

Петр вытащил из-под подушки полотенце, потом сбросил с себя пиджак, свитер, рубашку — разделся до пояса. Сделал это молча, сосредоточенно и стремительно. Выбежав из палатки, он не торопясь, но и не медля черпал в пригоршни снег и натирал им себе грудь, лицо, руки, плечи. Вернулся в палатку, бодро покрякивая и смеясь, схватил полотенце.

— Вот как надо начинать день! — сказал он, подмигнув нам темным озорным глазом; вытерся досуха, наскоро оделся и стоял перед нами какой-то обновленный, точно искупался в живой воде.

Анка сидела на койке, одетая, закутанная в платок, сонная, с припухшими веками.

— Не простудись, Петя,— сказала она заботливо и тут же испуганно замахала руками.— Трифон, что ты делаешь?! Вернись!