Читать «Повесть о двух головах, или Провинциальные записки» онлайн - страница 27

– А-а-а… вы целуетесь? Хорошо же! Я скажу мамаше.

Как-то раз за обедом, когда подали вафли, она вдруг захихикала, подмигнула одним глазом и спросила у Толстого:

– Сказать? А?

Лев Николаевич страшно покраснел и зажевал вместо вафли салфетку. Соня вскочила из-за стола и убежала в другую комнату.

Сколько конфет, зеркалец и лент перетаскали ей Лев Николаевич и Соня, чтобы та не рассказывала ничего родителям… Однажды Толстой попросту скосил всю сирень вокруг скамейки. Софья Андреевна вспоминала много лет спустя, что именно с тех самых пор Толстой приобрел привычку косить. Что же до лент и конфет, то их не стало сразу же, как только Толстой получил согласие Сониных родителей на брак.

Даже на черно-белой свадебной фотографии Толстых видно, какое у Тани Берс малиновое ухо.

На выезде из Одоева стоят заледеневшие на осеннем ветру мужчина и женщина с мешками антоновских яблок. Полсотни рублей за ведро. Возле Тулы, у торговок, стоящих на обочине московской трассы, такое же ведро с яблоками стоит в пять раз дороже. В Москве их днем с огнем… Не говоря о пастиле… Нет, не то. Не пастилой едимой жив Одоев. Еще и вареньями разными, повидлом, джемом, конфитюром – и вообще, работает в Одоеве целый консервный завод. И второй, на котором выпускают такое сливочное масло… Ну не подают его к столу Ивана Грозного, не подают. Да и с Грозным у нас тоже, мягко говоря, неувязка… Опять не то. На самом деле я хотел сказать, что в следующем году Одоевскому духовому оркестру будет сто лет, а театру – сто семьдесят. А еще в Одоеве есть детская школа искусств, которой тоже почти сто лет. И музей глиняной игрушки. В какую, спрашивается, Москву, можно ото всего этого уехать? Хоть бы и в надежде протереться к царскому столу. Вот одоевцы и пригождаются там, где родились. Среди этих осенних холмов с гефсиманскими яблоневыми садами и рощами из тонких прощальных белых золотых березовых свечей, посреди синего зеленого малинового неба и уходящей в него дороги.

* * *

Если закутаться в двойной тулуп, обуть высоченные, доходящие до подмышек, валенки с галошами, замотаться с ног до головы толстым, как анаконда, шарфом двойной вязки, выйти за ворота, перевалить через придорожный сугроб, долго идти по полю, оставляя за собой траншею, заполненную обломками снежного наста, зайти в самую середину густого, дерево стоит, непроходимого тумана, внутри него замереть и навострить уши до бритвенной остроты, то можно услышать, как километрах в двух или трех от этого места, в лесу, в берлоге под корнями старой кривой сосны сонная медведица толкает в бок медведя и ворчит: «Ну почему, почему, нельзя ворочаться и сосать лапу хотя бы немного потише? Ведь ты же знаешь – я так чутко сплю…»

* * *

Снежинки падают так медленно, как будто девочка, которая их рисует, время от времени откладывает кисточку в сторону, подпирает щеку разноцветной ладошкой, вздыхает и долго смотрит в окно, прежде чем нарисовать еще одну.