Читать «Газыри» онлайн - страница 70
Гарий Немченко
В редакции ли «Кузбасса»?
Но тогда мне до тоски стало ясно, что фраза эта крамольная…
Что бюллетени, выходит, нынче — в «правовом»-то нашем государстве — шерстят с удвоенной, а то и удесятеренною силой, в чем я имел потом возможность убедиться — как раньше в Кузбассе бывало, как — всегда! — на собственной шкуре.
Но разве я об этом?
Крива дорожка ассоциаций, ox — крива!
Как заведет!
Но мы ведь о других дорожках, и правда, — в прямом смысле.
Дома у Михалыча в той комнате, где мы оставили свои вещички и где я спал обычно, когда один к Михалычу приезжал — в «наташиной комнате», увешанной и картинами внучки, которая нынче учится ремеслу на «худграфе» в Воронеже, и ее аппликациями — Лариса отодвинула в сторонку пузатый фарфоровый чайник яркой раскраски, стоявший в нише серванта, и за ним открылась прислоненная к задней стенке металлическая табличка такого размера, которые висят обычно на дверях начальников хорошей руки. Большими белыми буквами на синем фоне было написано: «Здесь живет Почетный гражданин города Ромичев Владимир Михайлович.»
— Скромный у тебя начальник, — сказал я Ларисе, прищелкнув языком. Она простодушно спросила:
— А разве это он не сам сделал?
— Ну, да, — подначил я. — Своими трудовыми руками.
— Нет… ну, сам заказал.
— Это наверняка дают сразу вместе с удостоверением почетного гражданина, — сказал я наставительно.
— Надо было, чтобы они сами сразу на забор и прибили? — спросила догадливая моя жена. — Или на торец дома… куда она?
— Вот-вот. Чтобы сразу же лично мэр прибил… своими трудовыми руками.
— Ты скажи лучше, куда ты свою медаль повесишь? — окоротила меня жена.
Что правда, то правда…
«Почетный гражданин» здесь живет.
А «почетный гость» как угорелый носится. По неизменному, в общем-то, маршруту: Северный Кавказ — Москва — Юг Западной Сибири.
На родной-то земельке и — гость!
Хорошо хоть — «почетный»…
«Один из хозырей…»
Решил перечитать «Хаджи-Мурата», и на самых первых страницах вдруг встретил:
«Садо и Хаджи-Мурат — оба молчали во все время, пока женщины, тихо двигаясь в своих красных бесподошвенных чувяках, устанавливали принесенное перед гостями. Элдар же, устремив свои бараньи глаза на скрещенные ноги, был неподвижен, как статуя, во все то время, пока женщины были в сакле. Только когда женщины вышли и совершенно затихли за дверью их мягкие шаги, Элдар облегченно вздохнул, а Хаджи-Мурат достал один из хозырей черкески, вынул из него пулю, затыкающую его, и из-под пули свернутую трубочкой записку.
— Сыну отдать, — сказал он, показывая записку.
— Куда ответ? — спросил Садо.
— Тебе, а ты мне доставишь.
— Будет сделано, — сказал Садо и переложил записку в хозырь своей черкески.»
Вот оно!
Кавказский житель — тоже «лицо кавказской национальности» — не раз и не два перечитывал повесть и перед этим, но о сценке об этой совсем, выходит, забыл. Не вспомнил, когда начинал свои «Газыри». Но, может, к лучшему?
Теперь вот, как бы уже посреди дороги, мне — знак… Не от кого-нибудь — от самого графа Льва Николаевича Толстого. Графа не по рождению — по занятому им в русской литературе положению. По званию, которое заработал сам и только сам. Лично.
