Читать «Газыри» онлайн - страница 218
Гарий Немченко
«У нас дома есть очень большой кувшин, — начал Кирилл, и в тоне его пробилась, наконец, гордость. — Он на полу стоит. Во-от такой вот!.. Но человек в нем все равно не поместится.»
«Да не весь человек! — насмешливо, как явно старший, хмыкнул Гаврила. — Душа его. Только душа.»
«Она маленькая?» — поинтересовался Кирилл.
«У кого как» — пробормотал я, все еще находясь в недоступном им пока измерении, в иформационном поле обманутых ожиданий, вероломного предательства и еле живых надежд.
«У кого — такусенькая, — подхватил Гаврила, который в хорошие минуты понимал меня с полуслова. — А у кого…»
И я ему невольно поддакнул:
«Если богатырь — настоящий, а не липовый, то большая душа… широкая!.»
«Да, да, — радовался внук. — Но в кувшин она все равно поместится, даже не в такой большой как у тебя, Кирилл, понял?»
Собственная моя душа как бы по ходу разговора тоже послушно скользнула в кувшин, улеглась на дне крошечным, как мальчик-с-пальчик, печальным человечком… разве я не был с ними душой? Разве это не меня потом тоже обманули и предали?.. Смотрите в оба, говорил, мальчики, не верьте, мужики, знаю эту публику, вместе в университете, в МГУ, мы потом в Сибирь, а они остались лизать начальству, карьеру делать, купят, продадут и еще раз купят, а они, что ты, мол, горняки, на десять метров под землей видим, а не то что, кто обманет, три дня не проживет, эх, а теперь только они и живут, душа, и в самом деле, как в клетке… рванулась, словно пружиной приподняло, стремительно вынесло, подняло выше и выше…
Опять глядел я, как это бывает, словно бы сквозь миры, но с высоты хорошо видать было и великие леса, и великие горы, отделявшие леса от великой скифской степи, видать летящие над белыми облаками маленькие, словно игрушечные самолеты и серой змейкой скользящий по зеленой с рыжими проплешинами земле в разрывах облаков поезд, и двух мальчиков, которые теперь не стояли у окна — бежали от оплывшего холма по жухлой, с порскающими у них из-под ног кузнечиками траве — один из них бережно держал в обеих руках обливной кувшин с узким горлышком, в таких мы после войны носили на покос холоднющий квас, эти кувшины звали у нас бальзанка, и только спустя много лет, когда уже привык рыться в словарях, вдруг понял: от слова бальзам…
…куда они его потащили, Господи?!
И что она им умного, что она им спасительного скажет, душа героя шахтерской революции?
Это я, признается, виновата, я, что каждый из вас, мальчишки, должен теперь мировому сообществу уже по тысяче, значит, баксов… и должен теперь каждый в России шкет и должен каждый, кто еще ходить не умеет и кто еще не успел родиться… как же это могло случиться, ну, как?!
Прокопьевский петух кричит: «Ты правь, Борис, правь!», и тут же его от каменного Ильича посреди города, напротив театра прямо-таки отбросило, в дым, ну, в дым, чуть с трибуны не грохнулся, уже в Новокузнецке шахтерики под руки подхватили, около старой крепости над Томью налили еще стакан всклень, ему можно, в сибирской речке искупаться хочет, в ледяной воде, потом ему хватило бы и слез, и крови и хватило плевков залить не один бассейн где-нибудь в укатавших Россию «Горках», плевки-то наши его сгубили, а вы думали? Это закон, только без Маркса, фиг вам, мир охнет — камень треснет. Останкинская игла всех достала и скольких растлила, ожесточила, развратила, лишила сердца и разума, но вот он и обратный ее эффект, вот: если ты мозолишь глаза, будь готов. Народная благодарность хранит и продляет дни, она как попутный ветер, а взгляд наш может обласкать и исцелить, а может убить без всякого на то намерения, невольно, это как раз опасней всего, когда походя, мельком, как бы рикошетом, но на вспышке, в сердцах да чуть не все сразу на скифском нашем просторе, все еще пока почти бесконечном, а расстояние тут не имеет значения, удосужиться надо такое заслужить, достукаться надо, чтобы при таком-то супер-научном догляде интеллектуальной элиты со всего света, вянуть и вянуть от тихого укора никогда не покидавшей таежного угла, овдовевшей еще в Отечественную войну бабушки: «Че ж ты, милок?.. Обещалси на рельсы, а теперь обобрал нас и сидишь…» Может, ее слабый голос все и всем прощающей праведницы из этого кувшина, что несут они, и послышится?.. Или вдруг раздастся пьяная речь, перемежаемая известным «
