Читать «Старинная шкатулка» онлайн - страница 228
Василий Иванович Еловских
— А я и без вас знаю, что у меня нет организаторских способностей, — громким, напряженным голосом сказала Петрова. — И я не прошусь на должность председателя.
— А давайте самого Васильева изберем, — весело проговорила одна из баб. — Он мужик здоровый и грамотный.
— Хо, да его рази затащишь к нам.
— Дайте мне ишо сказать. — Старик опять встал и стянул с головы шапку. — Тут дело сурьезное и нечего в смешки играть. С товарищем Васильевым у нас не выйдет, потому как он и так на большой должности. А вот давайте-ка ишо раз изберем Егора Семеныча. Пускай он съездит в город и подлечится. А потом ишо скоко-то поробит. А дальше, там видно будет.
— Вставай, Егор Семеныч.
— Говори, согласен или нет над нами поначальствовать, ядрена палка?
— Погонять нас, помытарить.
— И язык же у тебя, Дуняшка. Не язык — помело поганое.
Васильев не знал, что ему делать, собрание пошло совсем не в ту сторону.
Чумаков встал и нервно, суетливо начал приглаживать единственной рукой густые волосы.
— Ну, вы же знаете, что я больной. И мне надо в госпиталь.
— Да уж потерпи, Егор, — сказал старик. — Съезди, подлечись. А потом скоко-то ишо поробишь.
Чумаков повздыхал, улыбнулся застенчиво:
— Не знаю, товарищи. У меня были совсем другие планы.
— Ну, дык мы подождем, подумай.
— Только не до утра чтоб. А то и так холодина, до костей пробирает.
— Да ну, пробирает. В тебе сала больше, чем в откормленном борове.
— Подлечись, Семеныч.
— Не знаю… Ну, как народ решит.
— А народ уже решил, ядрена палка.
— Оставь ты свою палку. Чо у тебя других выражениев нету, что ли?
— Ну, что тянем-то?
— Вишь, у всего президиума язык отнялся.
— Кого отняли? — Это спросил самый старый житель деревни, восьмидесятивосьмилетний дед, глуховатый и почти слепой.
— Язык отняли, дедушка.
— Кого?!
— Хватит те измываться над дедом. Сама доживи до таких-то годов, юбку подтянуть не сможешь.
Председателем колхоза избрали Чумакова.
Васильев ночевал в избе-пятистенке, срубленной, видать, еще при царе-горохе, хозяева которой — колхозный счетовод, бывший сержант, оставивший в чужестранных землях половину правой ноги и кисть левой руки, его жена, могутная, широкоплечая баба со строгими глазами, и старуха-теща, согнутая коромыслом, едва передвигавшаяся по комнатам мелкими шажками, — весь вечер что-нибудь да делали. Одна готовила ужин, прибиралась на кухне, тяжело вздыхая, другая — пряла, вязала, а мужчина ремонтировал скамейку, немилосердно дымя самокруткой и что-то многозначительно бормоча себе под нос. На печи, раскинув ноги и посапывая, спал мальчишка, как Васильев позднее узнал, — сын их соседки, ее увезли в Карашиное лечиться от какой-то непонятной грудной болезни.
Сидеть без дела, когда все работают, неудобно, и Васильев, несмотря на возражения хозяев, принес со двора несколько охапок дров, растопил железную печку, сиротливо стоявшую на четырех металлических ножках рядом с русской печью, бросив в нее до десятка тонких березовых палок. Он не раз видел такие печки-железянки, но растапливать их ему не приходилось, и Васильев, боясь показаться неопытным, долго совал под дрова бересту и клочки газет, делая вид, будто так он это, от нечего делать забавляется. И железная печка с железной трубой ожила, загудела, засвистела на все зимние голоса, и вокруг сразу стало тепло и уютно. Так бы и сидел и сидел тут весь век, слушая огненный гул и свист. Немного же человеку надо.